Итак, повторюсь: Вера Павлова вывела свой поэтический закон. Что неудивительно. Человек талантливый талантлив во всем. Я бы ее избрал в Государственную думу.
Нет, логику женщин не понять. А тот мужчина, который думает, что понимает женщин, может считать себя умершим. Вечная память!
Павлова дает к этой логике некий ключик:
Спрашиваю: ты не голоден?
А на самом деле: ты меня любишь?
...................................
Спрашиваю: о чем ты думаешь?
А на самом деле: ты меня любишь?
Ну и так далее.
Спрашиваю проводницу:
— Милая, а почему в вагоне даже коврика нет?
— Коврика нет, — отвечает, — потому что нет пылесоса. Нечем коврик чистить. Вы же не будете всю дорогу пылью дышать!
— Нежелательно, — соглашаюсь я. — А почему нет пылесоса?
— А зачем нам пылесос, если нет коврика?
И смотрит на меня как на идиота. И не любит.
Итак, Вера Павлова сотворяет или открывает мир через любовь во всех ее проявлениях. Где на первом месте, как это следует из многих стихов, все-таки плоть, тело.
Да, только тело.
Но так подробно,
так дробно,
так упорно,
бесспорно, в упор
каждую пору
под микроскопом…
Открытие мира через собственную плоть, оказывается, занятие преувлекательное. Хотя и опасное. Лет десять назад была у меня в семинаре вполне талантливая девушка из одного приволжского города. Единственный в тот момент бросавшийся в глаза недостаток — девушка писала исключительно о внутренних своих переживаниях, о голосах и отголосках собственного тела. Внешнего мира для нее будто и не существовало. Даже в сравнениях. Я ей тогда образно объяснил, что, если так пойдет дальше, она начнет поедать собственные внутренности. И что вы думаете? Через несколько лет я случайно оказался в московском Доме журналиста на вечере какого-то журнала. Среди прочих свои стихи читала и моя бывшая семинаристка. Она вышла на сцену и прочла отрывки из поэмы о двенадцатиперстной кишке.
Правда, между той девушкой и Верой Павловой есть одно существенное отличие. У меня сложилось впечатление, что дитя волжских просторов по каким-то причинам себя не любит. А Павлова себя любит. Это ее и спасает.
Я красавица.
Нет такого зеркала,
нет такого мужчины,
которые усомнились бы в этом.
Чего же вам еще?
Я украшаю вашу жизнь.
Вера Павлова себе нравится, себя любит. Или, скажем так, любит свою оболочку. Что тоже очень важно.
У меня сногсшибательные ноги
и головокружительная шея,
и легкое, удобное в носке,
не сковывающее движенья
тело, и ветреные кудри.
Местоимение “я” в ее исполнении — и субъект и объект одновременно. То есть, с одной стороны, она создает почти абсолютно замкнутый мир, а с другой — находит в этом мире массу интересного. Впрочем, она сама замечательно сформулировала, что такое эгоизм (в ее, конечно, понимании):
Эгоизм —
попытка превратить
местоимение Я
в неологизм.
И ведь превращает.
— А одеяло хотя бы дадите?
— Одеяла не дам, не положено. Потому что тепло.
— Как же тепло, если холодно?
— Вам, может, и холодно. А вообще — тепло.
Повернулась и ушла, обиженная. Правда, через минуту заглядывает в купе и протягивает одеяло. Жалостливая. С мужиками спорить умная женщина не станет. Потому что бесполезно. Мужик — он дурак от рождения. Настоящая женщина это понимает, а потому в споры и в поучения не лезет.
Учить мужика — что об стенку горох.
Бросать мужика — что об стенку мяч.
Мужик — он есть. И, как правило, плох.
А мне, хорошей, — любить, хоть плачь,
да мягко стелить для вчерашних утех,
да всхлипывать: “Ты у меня лучше всех!”
Вот и соседка по купе смотрит на своего опять захрапевшего мужа с нежностью да с жалостью. Он, конечно, дурак, как и все мужики, пьяница и прочее. А что делать? Свой ведь. Вот только и остается, что повторять следом за Павловой: “Ты у меня лучше всех!”
Итак, одеяло есть. Теперь будет проще осознавать его роль в постижении мироздания. В тепле это как-то лучше удается.
я не могу согреть площадь
больше площади одеяла
я не могу сделаться проще
чем в плоскости одеяла
я не могу сделать больше
чем тебе поправлять одеяло
Читать дальше
