я не могу сделать больше
я понимаю что этого мало
Никуда не денешься: взгляд Павловой — взгляд из-под одеяла или — под одеяло. На этом во многом строится мировоззрение. А то вдруг, совершая подлинную революцию, отбрасывает это самое одеяло, чтобы все вдруг узнали то, что… уже знали. В ее мире и бунт свой, другой, и революция такая же. И от памятника, по-пушкински, по-державински, не удержалась. Но — по-своему, конечно:
И долго буду тем любезна,
что на краю гудящей бездны
я подтыкала одеяла
и милость к спящим призывала.
И это не игра, не поза — такой памятник естественным образом вырастает из ее же стихов.
Поэтесса живет как бы вне социума, вне мира. Внешний мир в стихи проникает редко, а если и проникает, то какими-то странными ассоциациями или явлениями, которые для современного русского человека и явлениями-то никакими не являются. То вдруг всплывает футбольный матч между “Спартаком” и киевским “Динамо” со своеобразными комментариями. Казалось бы, где поэт Павлова и где — футбол? Не должны вроде бы пересекаться. То (да еще и под заголовком “Подражание Ахматовой”) врывается в стихи такое лирическое откровение, как: “И слово „хуй” на стенке лифта / перечитала восемь раз”. Ну, у кого из жителей Москвы на подобных надписях на лифтах, на заборах ли, на стенах остановится взор? Да ни у кого. Никакое это не явление бытия. Это быт, и вовсе неприметный. А то вдруг возникает неожиданный страх:
Около окон с неясною целью
ездит машина, по-русски — “маруся”.
Я насмотрелась предвыборных теле-
клипов, я спать без одежды боюсь, я
слушаю, слушаю шум ее, еле
прикасаясь затылком к подушке…
Выковырять меня из постели
проще, чем устрицу из ракушки.
Страх этот, конечно, вызван не пресловутой “марусей”, которые, к слову говоря, уже давным-давно никуда не ездят. Да и предвыборные телеклипы никому ничем не грозят — шоу, и только. Здесь другое: любое проявление внешнего мира, даже безобидное, грозит разрушить постельный мир, “выковырять” из постели. А это уже для Павловой действительно будет трагедией. При этом Вера (как кажется) иногда вдруг не то чтобы просыпается, просто подальше высовывается из-под одеяла. И тогда возникает точное, горькое:
Писали родину с заглавной,
писали Бога со строчной,
ведомы Ольгой Николавной
с Ириной Александровной.
Вотще мы родине молились
и втуне получали пять.
Все правила переменились.
Бог знает, как теперь писать.
Любому человеку, хорошо знакомому с русской поэзией, сразу же бросится в глаза отсутствие трагедии, отсутствие судьбы. Той самой высокой трагедии и высокой судьбы, без которых большой русской поэзии никогда не существовало. Но, заметив это, я тут же себя одергиваю и задумываюсь: а может, быть женщиной — уже судьба, уже трагедия? Нам, мужикам, все равно этого до конца не понять. У нас все борьба какая-то — все равно с кем и зачем. У нас проблемы мироустройства, мироздания, политика и прочая ерунда.
Творить? Ну что ты! — Створаживать
подкисшее житие,
житуху облагораживать,
чтоб легче было ее
любить. И любить ее, жирную,
как желтый пасхальный творог…
А ты мне про тайны надмирные,
а ты мне — восстань, пророк!..
Женщина — вещь в себе. Женщина — начало и венец истории внутри себя. Женщина этот мир держит. Ванька чуть что — за ружье и в революцию. А Манька уже в дверях стоит: не пущу, у тебя жена, дети. Поэтому у женщины и борьба другая — удержать. Или, на худой конец, сбежать к другому. И того, другого, удерживать. И с тем, другим, бороться. Своими средствами. Битва длиною в жизнь. Обреченная на поражение. “Битва стара. Поражение впереди”. Вера Павлова — мудрая женщина. Она не борется с женской природой. Она ей следует. Смею, однако, предположить, что в эту борьбу иногда вклинивается сомнение:
Нет, каково: до тридцати двух лет
считать любовь единственным событьем,
предназначение считать соитьем
и думать, что иного смысла нет?!
И тем не менее: закон есть закон. “Закон всемирен. Свято ложе”.
Нет занятия более унылого, чем езда в поезде. Одно из немногих теперь развлечений — таможенные и пограничные досмотры. И вот заявляется таможенник. С собакой. Смотрит на мой ноутбук, потом на меня и подозрительно так вопрошает: “Что пишем?” А что я ему скажу? Что пишу о стихах Веры Павловой? Могут и с поезда ссадить.
Читать дальше
