Сталин-реформатор. Вообще в книге Николая Митрохина рассмотрен максимально широкий спектр тем, которые мы не станем даже перечислять: это беспрецедентный по объему справочник, своеобразная социологическая и политологическая энциклопедия по РПЦ МП. Здесь отражены и отношения Русской Православной Церкви с Римско-католической Церковью, протестантскими организациями и исламом на всем постсоветском пространстве и за его пределами, там, где у Московского Патриархата есть свои приходы. Русская Православная Церковь в тюрьмах, больницах, “всемирной паутине”, государственном образовании, армии, приютах, политике — все это в книге не обойдено вниманием. Но выше мы остановились на младостарчестве и на фундаментализме (его характерные проявления — поиск врагов внутри Церкви, борьба с ИНН, требование канонизации Г. Распутина и Ивана Грозного, антисемитизм и масонская конспирология), потому что эти темы, на наш взгляд, требуют особо глубокого социологического анализа. Собственно, в отличие от других, более политологических и экономических изысканий книги, данные темы и есть по преимуществу “социологические”. Например, как объяснить тот факт, что фундаменталисты оказались наиболее адаптированы к новым условиям и благодаря своей прямо-таки кальвинистской активности заняли ведущие позиции в церковных масс-медиа, книгоиздании, образовании, в налаживании связей с властями? Между тем как “либералы”, то есть модернисты, так и остались маргиналами, кем были до перестройки. Хотя, по логике автора, должно быть наоборот, как в случае с “ воцерковленными интеллектуалами”: Митрохин пишет, что одни (а именно либералы) “приняли новую жизнь страны”, фундаменталистам же “изменения в политической и экономической жизни страны категорически не понравились, а Церковь стала для них последним оплотом и прибежищем перед лицом нового, незнакомого мира”. Однако мы видим, что в “новом, незнакомом мире” фундаментализм чувствует себя превосходно.
На других страницах книги “социология РПЦ” переходит уже в политику, в своеобразную “клерикальную” ветвь политологии, даже в “клерикальный” аналог кремлинологии. Речь идет о тайнах московского “Ватикана” — реалиях высшего епископата, его внешней и внутренней политике и связях. Сухой стиль секретных донесений — “Кто будет следующим Патриархом”, “Перспективы митрополита Кирилла”, “Митрополит Сергий: был ли шанс?” — немного напоминает кинош-ные размышления Штирлица о возможном преемнике Гитлера — да простят мне эту аналогию, такова уж стилистика “епископальной” социологии Митрохина. Но это не просто “тайны мадридского”, точнее, патриаршего “двора”. Тема высшего епископата Русской Православной Церкви — тема более серьезная, чем материалы в жанре “совершенно секретно”. У Митрохина все же прозвучала одна очень важная мысль в связи с памятной встречей трех архиереев со Сталиным 4 сентября 1943 года: “Отказавшись соблюдать решения Поместного собора 1917 — 1918 гг., архиереи де-факто создали новую религиозную организацию…” И чуть выше: “Солидарное мнение трех находившихся в Москве архиереев плюс поддержка первого лица государства — и вся декларируемая соборность Церкви превратилась в фикцию”. У Митрохина блестящий анализ имущественных, административных и денежных отношений внутри церковной организации позволяет сделать вывод, что епископат Русской Православной Церкви Московского Патриархата в силу исторической преемственности с коммунистической эпохой глубоко интегрирован в порочную систему, аналогичную олигархическому, монополистическому капитализму, установившемуся в РФ. Между прочим, “из записи председателя Совета по делам РПЦ Г. Карпова об этой встрече (4 сентября 1943 года. — Э. З. ) видно, как И. Сталин сознательно “подсаживал” верхушку Церкви на льготы”. Отсюда, видимо, и вытекает гомология схем отношений внутри Московского Патриархата и постсоветского общества. Эти закрытые, феодально-олигархические схемы распределения ресурсов, реализации и сохранения власти, сама психология этой системы блокируют, и будут блокировать, любые необходимые изменения в русской Церкви.
Повторим, что автор понес колоссальный труд не только собрав и обобщив сведения, которые со временем станут историей нашей эпохи и нынешнего поколения членов Русской Православной Церкви. Он дал самим русским православным пищу для размышлений, развернутую повестку дня. Острота тем, объективность, обилие неофициальных сведений — все это, несомненно, сделает книгу не только читаемой в православной среде, но даже преимущественно читаемой именно там, особенно среди духовенства, часто изнемогающего от произвола и невежества архиереев и условностей помпезно-протокольного официоза. Сожаление вызывает только терминологическая культура книги — это мы уже отмечали. Она вроде бы и не имеет отношения к делу: социология наука точная, скорее фактов, а не оценок или эпитетов, и все же некая бестактность языка сужает возможность широкого общественного использования потенциала книги. Примеры наиболее свирепой терминологии: “группировки РПЦ”; “борьба с религиозными конкурентами”; “формальный и теневой менеджмент в Церкви”; “православная продукция”; “активисты РПЦ” (прямо язык донесений ГПУ!); “православная инфраструктура” (кстати, поскольку Православие — это догмат и аскетическая культура, то называть здания храмов и монастырей “православной инфраструктурой” — это все равно, что называть масляные краски, которыми пользуются абстракционисты, “абстрактными красками”). А богослужение и таинства у Митрохина названы “пакетом базовых услуг”. То ли это популярное объяснение для совершенно невежественных, до тупости, людей, то ли это имитация “нейтрального”, “объективного” языка науки? Этакие терминологические дубинки, вполне в духе Емельяна Ярославского, но с поправкой на современный коммерческий дискурс! Впрочем, возможно, и в “дубинках” есть свой смысл: прятать обычное мирское властолюбие, меркантильность, интриганство, самомнение, нетерпимость, прикрытые кастовыми или конфессиональными одеждами, за более благообразно звучащие формулы — не слишком ли много чести? И все-таки в Русской Православной Церкви есть и другая социология. У паперти находят работу и кусок хлеба самые отверженные и презираемые обществом. Различные формы “теневой” приходской благотворительности не стали индустрией, но их маргинальный характер не отменяет их реальности для конкретных людей. Наконец, Русская Православная Церковь — пока единственная в России площадка, на которой сосуществуют разные классы общества, люди разного образовательного уровня, диаметрально противоположных политических взглядов, разных культур и даже этносов. А это значит, что все они имеют какие-то общие, объединяющие их основания — уже выходящие за рамки социологии.
Читать дальше
