Антигерой начинает с отрицания. Он отрицает самого себя, он отрицает также другого. Отрицая себя, он косвенно утверждает другого, отрицая другого, он косвенно утверждает себя. Без бытия других не было бы его собственного бытия, и он идет к другим. Но идет для того, чтобы лишить их бытия и тем самым быть и жить самому. Его ничего не занимает, кроме того, что его ничего не занимает. Его бездарность есть его гениальность, его гениальность есть его бездарность. Абсолютная бездарность не может молчать, потому что ее бытие сводится к ее проявлению, и абсолютно бездарный, то есть антигерой, без конца говорит и пишет, создавая особый род литературы, которая литературой не является, поскольку является жизнью антигероя и нужна ему одному. Будучи ничем, будучи лишен качеств и отношений, антигерой не имеет сущности, у него есть одно только существование. Он — ничто, так как существование без сущности и есть ничто. Будучи лишен сущности, он ее ищет, он жаждет воплотиться, его существование состоит в жажде воплощения и в поисках своей сущности. Не имея сущности, антигерой не живет, ища сущность — он живет. Антигерой жив и мертв в одно и то же время, проблема жизни и смерти, бегства от смерти, ежеминутно готовой его поглотить, для него единственная и по сути центральная. Не как жить, а просто жить, существовать — вот для него вопрос всех вопросов. Он живет постольку, поскольку избегает погружения в смерть, живет постольку, поскольку имеет волю жить . Основное его состояние — инерция, она его “задавила”, он мучительно старается вырваться из инерции, смерти — ведь понятие “инерция” создали физики для характеристики мертвых, косных масс неживой материи, а здесь оно применяется для того, чтобы обрисовать жизнь человеческую, и здесь оно на месте едва ли не более, чем в физике. “Хоть как-нибудь да пожить”, “Сам себе приключения выдумывал и жизнь сочинял <...> Другой раз влюбиться насильно захотел, даже два раза <...> И все от скуки — инерция задавила”. Антигерой жив постольку, поскольку хочет жить. Антигерой мертв постольку, поскольку хочет жить. Он только лишь хочет жить, но не живет: того, чего мы хотим, у нас нет — потому и хотим, что не имеем. Антигерой порождает самого себя своим желанием жить, он убивает самого себя своим желанием жить. Он сам для себя является убийцей и жертвой в одном лице. Он порождает себя, потому что убивает, и убивает, потому что порождает.
Природа развела жизнь и смерть, рождение и убийство по разные стороны барьера и на том стоит. Антигерой свел противоположное воедино и тем встал по ту сторону природной необходимости. Антигерой — свободен. Но вся его свобода уходит на то, чтобы с бою добывать собственное существование — то, что мать-природа дает даром. Поэтому свобода здесь — не что иное, как жесточайшие оковы и необходимость. Подпольный свободен, потому что в оковах, в оковах — потому что свободен.
Жизнь и мысль подпольного обращены на самих себя. Для него все возможно только в силу того, что он отличает себя от самого себя: бытие антигероя все целиком и без остатка сводится к сознанию. Его бытие есть его сознание, его сознание есть его бытие. Это и есть то, что он сам называет усиленным сознанием. Антигерой живет, поскольку мыслит (себя самого); мыслит (себя самого), поскольку живет.
Антигерой опосредует себя самим собой — он живет вне себя. Но он опосредует себя не другим, а собой — он живет внутри самого себя. Антигерой существует одновременно в абсолютной гармонии и в абсолютном разладе с самим собой. Будучи тождеством бытия и сознания, антигерой знает о себе все. Но поскольку предмет знания совпадает с самим знанием, антигерой знает все ни о чем, то есть не знает ничего. Он знает только то, что ничего не знает, его знание есть абсолютное незнание.
У антигероя сознание, знание, свобода сплетены в тугой узел, который нельзя распутать. Все вместе нерасторжимо сплетено между собой и с бытием, жизнью и необходимостью. Подпольный превозносит свободу, спонтанность, живую жизнь, хотение, выходящее за грани рассудка и науки, не мотивированное рациональными основаниями действие, “каприз” как главную “выгоду” человека, страдание и разрушение как его главную привилегию. Но все это мыслимо лишь в контексте “усиленного сознания” и в этом только бродиле может зародиться. Живой хочет плодов с древа познания, хочет науки и рассудка, чтобы созидать и действовать, мертвому нужны плоды древа жизни, чтобы отрицать и разрушать. Однако и разрушать мертвый не в состоянии. Его жизненные проявления сводятся к разговорам о жизни. Свобода подпольного проявляется в гимнах свободе, его хотение — в славословиях хотению, каприз — в апологии каприза, разрушительство — в хвале разрушению. Мертвый хочет плодов с древа жизни, но съесть их не может. Он устроен так, что может переваривать только плоды с древа познания: древо познания для него есть вместе с тем и древо жизни. Он знает, что знание — это не вся жизнь, но для него позади знания ничего не существует, и его подлинное знание сводится к знанию незнания.
Читать дальше
