изменившееся совершенно неуловимо, —
незначительное,
не важно.
“Через десять лет”, — будут думать они, глядя на нас. “Может быть, через
двадцать”.
Рано или поздно, но непременно.
И это страшно, но неизбежно.
Им тогда будет — нет, еще не очень много, —
но тем, другим, уже будет по пять или по восемь,
и все будет меняться
так быстро.
Так.
Чудовищно.
Быстро.
Мы могли бы тогда сказать им:
“Надо просто потерпеть — лет восемь или десять”.
Но к этому времени очень многое может измениться.
В первую очередь — для нас, конечно.
* *
*
Плывет, плывет, — как хвостиком махнет,
как выпрыгнет, — пойдут клочки по двум столицам.
Придут и к нам и спросят, что с кого.
А мы ответим: “Господи помилуй,
Да разве ж мы за этим восставали?
Да тут трубили — вот мы и того.
А то б и счас лежали, как сложили”.
С утра блесна сверкнула из-за туч,
над Питером и над Москвой сверкнула.
И белые по небу поплавки,
и час заутренней, и хочется мне кушать...
Смотри, смотри, оно плывет сюда!
Тяни, Андрюша, подсекай, Петруша!
От редакции. “Записки из подполья” были написаны Достоевским почти полтора века назад. Почему мы сегодня печатаем инспирированные ими размышления как актуальный — не столько литературный, сколько общественно-идеологический — материал? Самому Достоевскому, как известно, представлялось, что он в последующих творениях одолел бесплодное хождение по кругу своего “парадоксалиста”, дал ответы на его ехидные ламентации. Но, как справедливо замечено в представленных ниже текстах, великие романы Достоевского не “снимают” того, что явлено в “Записках...”. Не потому, что на это не хватило писательского гения, а потому, что “люди зыбкой почвы” (А. Суконик), носители “усиленного сознания”, остаются основным мыслящим типом русско-европейской культуры и по сей день.
Наши авторы, первые два, приславшие свои соображения с разных концов земли и ничем биографически друг с другом не схожие, тем не менее единодушно считают, что “антигерой” (В. Бирюков), он же “экзистенциальный философ” (А. Суконик), — это по преимуществу рефлекс российского бытия с его исторической цикличностью, судорожным “диалектическим” бегом на месте, периодическими возвращениями вспять — к так и не решенному. Ну а на Западе такие же эксцессы в лице Кьеркегора и Ницше давно изжиты достижениями рационального мышления, о котором Суконик, впрочем, не забывает отозваться со скорбной иронией, — да и самим фундаментом тамошнего стабильного существования.
Тревожные мысли по поводу кружения российской мысли и российской ментальности по замкнутой траектории посещают пишущую братию все последние десятилетия, начиная, скажем, с историософских конструкций Александра Янова и кончая на сегодня новейшим романом Дмитрия Быкова. Но насчет сугубо российской специфики этого недуга дозволено усомниться. Прав третий участник разговора, С. Бочаров: “„Подполье” собрало в узел и европейские, и свои отечественные идейные нити” — и “Записки...” даны, как цитируется тут Горький, “на всю Европу”. “Узел” же не только не развязан, но со временем затянулся еще туже.
Отнюдь не охлажденные, далекие от академизма высказывания трех авторов внутри этого клубка тем предлагаются читателю — в надежде на его собственное мыслительное усилие.
Виктор Бирюков
*
Антигерой
Из “Диалектических экзерсисов на русскую тему”
Бирюков Виктор Михайлович родился в 1951 году в городе Новозыбкове Брянской области. В 1974 году закончил факультет иностранных языков Новозыбковского пединститута. Преподавал в сельской школе; работает программистом. Дебютировал в “Новом мире” статьей “Сплин” (2006, № 3). Настоящее эссе продолжает начатый этой статьей цикл.
“В романе надо героя, а тут нарочно собраны все черты антигероя”. Этой фразой, стоящей в конце “Записок из подполья” Достоевского, их герой характеризует свои писания и самого себя.
Герой “Записок...” начинает с отрицания. Первым делом он отрицает самого себя. “Я не только злым, но даже и ничем не сумел сделаться: ни злым, ни добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым”. Антигерой ничем не сумел сделаться, он — ничто, и он сам нам об этом говорит. Он ничем не сумел сделаться, потому что он “порядочный человек”, потому что он умный человек, а “умный человек” и не может чем-нибудь сделаться, делается чем-то только “дурак”. Отрицая себя, он обращает свой взор на других, любуется “так называемыми непосредственными людьми и деятелями” и им завидует. Это — “настоящие, нормальные люди, какими их хотела видеть мать-природа”. Быть таким человеком, “может быть, красиво”. Но это только момент. Подпольный поворачивается к другим не для утверждения, а для отрицания: они — “дураки”.
Читать дальше
