что давно сменяла, чтоб не попасться в сети,
на овечью шкуру белый хитон героя:
проморгали те, авось не добьют и эти.
И пускай читают лажу свою, чернуху,
стерегут общак, друг в друга палят навскидку.
...Подойдет дворняга, влажно подышит в ухо,
мол, жива, старуха, — ну и лови ставридку.
* *
*
Два рыбака по ночной реке
шли на одном плоту.
Первый курил, а второй в тоске
сплевывал в темноту.
Вспыхнули плоские фонари,
вызолотив лоскут
мыса. И первый сказал: “Смотри,
как берега текут!”
Важно второй, перед тем как лечь,
выдавил: “Ерунда.
Суша, глупец, не способна течь.
Это течет вода”.
Плавно подрагивал от толчков
плот, огибая мыс.
В каждом из дремлющих рыбаков
билась рыбешка-мысль.
Но, шевеля голубой осот
и золотой тростник,
Главный Ловец с высоты высот
сонно глядел на них,
предусмотрев, на каком витке
крепкую сеть порвут
те, что висят на его крючке,
думая, что плывут.
Карасев Александр Владимирович родился в 1971 году. Окончил Кубанский государственный университет. Публиковал рассказы в “Октябре” и “Дружбе народов”. В “Новом мире” печатается впервые. Живет в Краснодаре.
Смерть рядового Михайлова
В тот вечер куда-то на точки потребовались баллоны со сжатым воздухом. Пока я шел в компрессорную, я промок и замерз. В Йошкар-Оле в конце октября идет уже и снег. Но в тот вечер лил дождь.
Кабели для связи и управления в ракетных войсках стратегического назначения расположены в тоннелях. В тоннели закачивают сжатый воздух. Когда случается порыв, манометры показывают падение давления, и легко установить место повреждения — очень простая система.
По службе я следил за уровнем давления в кабельной шахте, забивал сжатым воздухом длинные металлические баллоны, возил их на специальной тележке на командный пункт, менял пустые на заполненные, иногда за баллонами приезжала машина.
Баллоны для заправки привез Михайлов. Он вылез из кабины маленький и угрюмый, как волчонок.
Я привычно кантовал баллон, наворачивал на резьбу штуцер. Михайлов прислонился к косяку двери и наблюдал. Имени его я не помню; я почти не помню имен людей, с которыми служил в армии, только фамилии остались в памяти и воинские звания.
Тогда я не знал, что рядовой Михайлов чуваш. Чуваши и марийцы как-то уже совсем обрусели и ни по виду, ни по акценту от русских не отличаются, и фамилии у них русские.
Я включал компрессор, и воздух под мощным давлением наполнял баллон через хлипкую трубку. Манометр дребезжал. Чтобы не терять времени, я не особенно заботился о безопасности.
— А может сорваться? — неожиданно спросил Михайлов.
— Конечно, — ответил я.
— Как ты здесь работаешь?.. Я бы не смог...
Я посмотрел в лицо Михайлову.
Наверное, я увидел пустоту, тоску, что ли, отрешенность. Я слышал о предчувствии смерти и после гибели Михайлова сразу вспомнил его глаза. Да, было опасно — слетевший набалдашник штуцера запросто проломит голову, и нам доводилось слышать о подобных случаях. Но, видимо, ментальность у нас такая — не всегда я отходил от компрессора при забивке. А сколько людей загибалось в этой злополучной ракетной дивизии: то током кого-то шибанет, то деревом привалит, не говоря уже об издержках дедовщины...
Мы погрузили в шишигу баллоны. Михайлову не хотелось ехать ночью и в дождь, он нервно сжимал тонкими пальцами окурок и тянул время...
Через неделю я как сержант заступал в наряд по столовой, помощником дежурного. После обеда мы пошли в санчасть. Санинструктор вышел на крылечко: “Жалобы на здоровье есть?” — “Нет”. В части наряд получил подменку и завалился спать: перед заступлением положен сон.
Рядовой Михайлов был в этом наряде по столовой. К нему из Чебоксар приехала мать, он не стал отдыхать, а пошел к ней на КПП. От наряда его никто не освободил.
В мои обязанности входило привести людей в столовую, проверить, все ли на месте. Еще я получал на наряд дохлые шайбы масла. Солдаты заступали в столовую десятки раз, почти через день: прекрасно знали, что им делать и без моего руководства.
Читать дальше
