Надо было спросить о вещах.
За стеной радио, из-за другой стены — чей-то кашель, смех.
Растянулся на кровати, глядя сквозь стекло в небо.
По коридору иногда кто-то проходил. Встал, открыл окно. Птичий свист. Треск трактора. Собачий лай. Детские голоса. Задремал.
Спустился в вестибюль. Вместо кареглазой белокурой дежурной пожилая алтайка в очках. Отдал ключ.
Пошел было в больницу, но приостановился, повернул в другую сторону. Раз врач или медсестра сказала. В столовой только два посетителя, что-то ели и втихаря выпивали. Он взял макароны, гуляш, стакан березового сока. Пил кисло-сладкую туманную водицу, думая, что берез здесь как-то не замечал, откуда-нибудь привозят. Мужики разлили остатки водки, подмигнули друг другу, выпили. В любую погоду, в любом уголке страны. Солнце косо лило лучи на окна столовой. По щекам скатывались капли. Утираясь платком, вышел. Еще не поздно пойти в больницу? Но, может быть, она уже спит.
Направился снова к реке, отошел к скале, разделся. Прозрачная вода охватила ноги холодком. Сквозь безостановочный поток воды видны были камни, серые, белые, зеленоватые; вошел еще глубже, окунулся, поплыл, ухая. На самом деле вода была не холодной. Сильное течение сносило, он подплыл к берегу. По не остывшим даже вечером камням вернулся к скале. Уже снова хотелось окунуться. Отлично! Они должны были сюда приехать.
Утром в окне — синее небо.
Завернул в столовую.
Потом дожидался ее перед входом в одноэтажный деревянный корпус.
Она вышла в линялом то ли фиолетовом, то ли лиловом халате; волосы собраны сзади хвостом, на осунувшемся лице улыбка. Потянулась к нему. Он поцеловал. Запах лекарств. Она предложила пойти на какую-нибудь скамейку.
— Ты завтракал?
— Да.
— По-дурацки получилось, — сказала она. — Что ты подумал?
Он пожал плечами.
— Меня так скрючило, что шофер перепугался и прямиком сюда, — продолжала она, опускаясь на скамейку под пихтами.
— А вещи?
Она растерянно взглянула на него:
— Ой, я как-то не подумала...
— В гостиницу он не привез. Ты не просила?
— Нет. Я... не подумала просто. Но вряд ли этот дядечка...
— Да ладно. Я знаю, где он живет.
— Нет, надо... — Она встала.
— Куда ты?
— Спрошу в приемном.
Вещи там и оказались — рюкзак, сумки.
— Ну вот видишь, — сказала она.
Он кивнул и ответил, что, видимо, у него будет много свободного времени.
— Да, наверное, еще дня три-четыре, — сказала она, — меня здесь продержат.
— Так что это?
— Токсикоз.
— Это я уже слышал. Нельзя без таинственности?
— Отравление, — ответила она, сбоку взглядывая на него.
— Чем? — терпеливо спрашивает он.
— Продуктами распада, — отвечает она тихо.
Он думает. Достает сигарету.
— Звучит... угрожающе.
— Ну, просто это результат... новой жизнедеятельности, — с усилием выговаривает она и улыбается.
— А? уже?..
Она кивает.
Мимо проходят больные с большим алюминиевым чаном, накрытым желтой крышкой, медсестра идет позади с эмалированным ведром, на котором небрежно намалевана цифра 5.
Он молчит. Она тоже. Чертит носком по земле в желтых хвоинках и выпотрошенных птицами шишках. Вспыхивает спичка. Она отворачивается.
— О, не кури, а?
Смял зажженную сигарету о коробок, сыпля искры, табак на колено.
— Вообще, конечно...
— Что?
— Что... что значит: не хотела стреноживать?.. Это нелепо... здесь.
— Почему? Я сказала не здесь, а в Бийске, — напомнила она.
— Какая разница. Все равно поздно. Мы могли бы остаться. Никуда не поехали бы. Или...
— Что?
— Да вот и все.
Она ничего не отвечала, чертила носком.
— Я сначала сама не знала. Думала, ну мало ли. У сестры была задержка однажды чуть ли не в два месяца. И у меня... иногда смещалось... ну. Вот. А потом уже, когда стало ясно, уже было поздно, мы собрались.
— Никогда не поздно.
— ...Что?
— Остановиться. Сдать билеты. Велика беда.
Он поддал ногой пустую шишку. Поднял голову. Перед ним остановилась женщина с ребенком. Немолодая. Переводит близко посаженные глаза с него на нее; откашливается.
Читать дальше
