“Могут ли в принципе предъявляться Высоцкому не „эстетские придирки”, а претензии (вопросы, недоумения) иного разбора? Строго ли делится русский читающий мир на „праведников” (приверженцев Высоцкого) и „грешников” (отвергающих его стихи либо равнодушных к ним)? Мне случалось общаться с достойными, тонко чувствующими художество и ответственно мыслящими людьми, которые на дух не переносили, к примеру, Лермонтова, Фета, Льва Толстого, Бунина, Маяковского, Есенина, Ходасевича, Солженицына, Самойлова, Бродского... И ничего, разговаривали. Может, и „антивысоцкие” элементы не одним миром мазаны?”
“Я не охотник до сплетен о больших поэтах и смакования их промахов (хоть житейских, хоть творческих), в том, что Высоцкий был наделен огромным даром, никогда не сомневался (хоть и полагаю, что его поэзия была неотделима от театрального дела, питалась актерской энергетикой), считаю многие суждения Вл. Новикова о поэтике Высоцкого точными и перспективными, но не могу проникнуться тем духом безоглядного восхищения, что камуфлирует неровности поэзии Высоцкого и превращает его в стопроцентного победителя. (Сама по себе слава — критерий сомнительный. В истории искусства всяко бывает.) Мне кажется, что когда к Высоцкому применяются слова Пушкина („самостоянье человека”) и Толстого („скрытая теплота патриотизма”), когда он оказывается „нашим всем” (как Пушкин в трактовке Аполлона Григорьева), из речений классиков выветривается их реальное содержание, а трагическая суть Высоцкого исчезает из поля зрения интерпретатора и доверчивого читателя”.
Андрей Немзер. Человек слова. К семидесятилетию Александра Чудакова. — “Время новостей”, 2008, № 14, 1 февраля.
“Профессиональное сообщество знало, что Чудаков автор неотменимых — одновременно фундаментальных и первопроходческих — трудов о Чехове, ярких статей о других русских классиках (Пушкине, Гоголе, Достоевском, Некрасове, Толстом), блестящий публикатор и комментатор филологической классики (Тынянов, Виноградов), и высоко эти работы ценило. Более широкая (даже гуманитарно ориентированная) публика едва ли задерживала на них внимание. Скрыто живущая во всех научных сочинениях Чудакова мощная и свободная этическая и общественно-историческая мысль, их человеческое содержание не были должным образом расслышаны, а потому и удивительная личность автора была явью преимущественно для близких, друзей, не слишком многих учеников. Положение это должно было измениться с появлением „мемуарного” романа „Ложится мгла на старые ступени” — книги, подводящей итоги русского ХХ века, не только фактурой, но всем строем своим объясняющей, что нами за десятилетия большевистского ига утрачено и почему мы вопреки диктату „логики” и „фактографии” все еще вправе надеяться на воскресение свободной России. Оно и изменилось — для тех, кто роман прочел”.
Николай Плотников. “Философии в России просто не существует...” Беседовал Алексей Нилогов. — “Русский Журнал”, 2008, 18 января .
“При характеристике состояния философии в России мне приходит в голову замечание Гегеля о той „странной картине”, что являет собой „образованный народ без метафизики”, подобный разукрашенному храму без святыни. Можно добавить в развитие этой метафоры то, что по храму все еще бродят толпы жрецов и производят какие-то ритуальные действия, предназначение которых непонятно ни им самим, ни собравшейся публике. Если говорить без метафор, то, на мой взгляд, философии в России, как организованного дискурсивного пространства, просто не существует. Есть локальные и даже весьма продуктивные группы, никак не связанные между собой ни по проблематике, ни по интересам, ни по пониманию задач философии. Диалог между ними почти невозможен, а следовательно, невозможно и формирование того поля общих вопросов, которые определяют „интеллектуальную повестку дня” в академическом сообществе”.
“<���…> никакой десоветизации в философии не произошло. Ни институционально, ни концептуально. Соответственно и „ресоветизации” быть не может. Советский период — это не просто прошедшая историческая эпоха, а целый пласт языка и мыслительных привычек, размазанный по сознанию всего населения. И приобретающий какой-то мифический характер в сознании поколения, социализовавшегося уже в постсоветский период. Если раньше каждый советский человек мог указать авторство цитаты „сознание — это осознанное бытие”, то ныне мне приходилось встречать утверждение, что это пословица. Рефлексия советского опыта для нас все еще форма саморефлексии, каковая со времен Сократа является наиболее трудным, но и наиболее философским занятием”.
Читать дальше
