Пока не исчезло полностью.
…Я заметил, что последнее время в квартире воняет речной гнилью. Стоило мне закрыть балкон, как запах возвращался. Я обрабатывал Николая одеколоном, выносил на воздух. Но ничего не помогало — весенняя оттепель делала свое дело.
Однажды ночью я вытащил к воде дверь из разрушенного особняка, дубовую и добротную. И спрятал у Зверева мостика. В церковной лавке закупил одежды. Сказал, что из театра (у меня оставалось удостоверение) — и что по ходу пьесы хоронят священника.
— Самые лучшие, если можно.
Служка за прилавком воодушевился.
— Вообще-то их кладут в обычных. Нужно только Евангелие и крест, обязательно.
Ковырял вышивку съеденным до мяса ногтем.
В магазине “Своё” купил семь крупных свечей. Декоративных гвоздей и медной проволоки.
Дело оставалось за магнитофоном.
54
Колокола ударили около полуночи.
Что-то копошилось, двигалось там, за церковью. И неожиданно загорелось, зашлось ровным огненным пламенем.
Сотни верующих шли вдоль стен со свечами и молитвами. Это была река раздельных, но вместе с тем слитых огней. Она извивалась, становилась шире и ярче. И окружала храм огненным поясом.
Отец Феогност выкликал пасхальное славословие, толпа вторила. Кто-то сунул мне свечку.
— И мальчику, мальчику! — шептала женщина.
Другую воткнул Николаю.
Сначала мы не попадали в шаг, но потом я приноровился. Подняв свечу, увидел тысячи глаз и свет, который отражался в глазах, на лицах, красивых и умных.
…Выселенные дома на канале напоминали Питер. Я вбил в дверь гвозди и посадил Николая, обмотав туловище проволокой. Теперь он напоминал маленького Будду. Невозмутимого, безучастного к любым испытаниям.
В ноги положил Евангелие, крест. Заправил в магнитофон пленку.
Ветра не было, свечи горели ровно. Светились в красных банках, как габариты. Какие-то кирпичные гнезда, куски лепнины виднелись на дне канала в их отсветах.
Я со всей силы оттолкнул дверь от берега.
Над водой раздались первые аккорды Carpet Crawlers .
Звук усилился сводами моста, потом они вышли на той стороне. Дверь повело, плот сделал полный оборот и лег по течению.
Вскоре габариты затерялись среди огней города.
55
После отправки Николая я предпринял несколько шагов.
Во-первых, мне пришло в голову сообщить о нем в церковь.
— К исповеди приходи, к исповеди! — Осеняя паству, батюшка стал протискиваться к выходу. Толпа устремилась за ним; меня оттеснили; но я успел заметить, что под мышкой у него газетный сверток размером с книгу.
Во-вторых, я наведался в милицейский участок. Что меня мучило? совесть или раскаяние? выматывающая силы тревога?
— Что у вас… — Рука дежурного в окошке продолжала заполнять лист школьным почерком.
— Есть сведения относительно взрыва на “Третьяковской”. — Я придвинул лицо к решетке.
Не отрываясь, лысый снял трубку.
— Идите к пятнадцатой.
Коридор пропах окурками, под ногами вспучился линолеум. Наконец на лестнице послышались шаги, плевки.
— Ко мне? — буркнул милиционер.
Это был тот самый, из рюмочной — живой, невредимый.
Так не состоялся мой поход в милицию.
В-третьих, я заглянул во двор, где мы жили. Ждал, пока из нашего подъезда не вышел знакомый бородач с двумя таксами. Через пару минут появилась миниатюрная девушка. Как все таксисты, они оказались знакомыми, и бородач угостил ее сигаретой.
Когда во двор въехала старая иномарка, оба обернулись. Из машины вышла женщина, я узнал рыжий малахай. Таксы бородача с визгом стали запрыгивать, она целовала их морды.
Но никаких чувств, кроме привычной досады, меланхолии, я не испытывал.
Как будто бородач существовал вечно, а меня вообще не было.
…Все это время меня мучили приступы головной боли. Просыпаясь, я списывал все на похмелье или бессонницу. Но где-то в глубине знал, что происхождение боли другое. Она была тонкой и щадящей, как будто заигрывала, приберегая настоящие мучения на будущее. Помню, окончательно свалился в день, когда купил на лотке вывеску “Cafe Bar 24”. Последнее, что я помню, — это мигающий свет неоновых трубок на окнах. А я лежу на помосте, считаю.
Читать дальше
