Когда приходит ощущение завершенности работы над модулем? Можно ответить — никогда не приходит, и это не так далеко от истины. Но есть моменты, когда программист видит, что “Это — хорошо”. Это ощущение и есть ощущение законченной работы. Ни целесообразность, ни отсутствие ошибок при систематическом тестировании, ни верность интерфейсным соглашениям этого ощущения не дают. Ощущение того, что программа завершена, дает только чувство красоты.
Я очень хорошо помню свои чувства, которые испытал, когда заработала моя первая программа и на экране появились первые сообщения и запросы. Это был ни с чем не сравнимый восторг. Первая мысль: “Она все это делает сама”, и тут же другая: “Это я ее всему научил”.
Ощущение самостоятельности созданного тобой, его свободы и независимости от создателя — это чувство кажется мне самым важным, которое может пережить программист. Это — творчество.
Дмитрий Бавильский (Голубое сало)
Фрукт — яблоко. Поэт — Пушкин. Журнал — “Новый мир”. Так с детства повелось. “Новый мир” существовал всегда. Как бабушка. Как то, что приходит до твоего рождения, а потом сопровождает тебя по жизни. Книжки журнала лежали в родительской спальне на прикроватной тумбочке. Всегда. Доставались из узкого почтового ящика с четырьмя дырочками. Отец подписывался на “Новый мир” в своей больнице. Подписная карточка была заполнена аккуратным (не его докторским) почерком. Потому что “по разнарядке”, потому что дефицит. Вечером — мама, перед сном, с журнальной книжкой. При свете ночника. Шторы, тени. Черемуха палисадника за окном. Или на дачном подоконнике. Теплый летний ливень, помидоры цветут, к вечеру особенно громко пахнет мелисса.
“Новый мир” странный, загадочный. В нем нет картинок. Только буквы, буквы… Много букв. Быть взрослым — это не водку пить, а “Новый мир” читать. “Голос Америки” слушать вечерами у “Ригонды”. Быть взрослым — это сидеть, закидывая ногу на ногу. Скрещивать руки на груди. Иметь собственные суждения. “Новый мир” — другая, пока еще не моя, непонятная жизнь. Непредсказуем, как Нобелевская премия. Скромная обложка. Пепельная бумага. Мягкий переплет. Предмет непонятного назначения, обладающий удивительной притягательной силой. Уже как объект. Приятная плотность. Аристократическая скромность. Запах этот сладковатый… Вещь в себе. Многие мудрости, многие тайны.
Позже придут другие журналы. Кругозор расширяется постоянно, горизонт отодвигается. Но “Новый мир” остается неизменным центром. Становой хребет. Уральские горы. Не знаю, как объяснить. Художник и верстальщики, видимо, нашли абсолют соединения текста и материального его воплощения. Именно тот шрифт. Шрифты. Именно этот заголовочный комплекс. Да, такие вот заглавные буквы, “фонари” с лычкой посредине. Точно такая буква “о”, или сноски, или петит. Эйдос бытования произведения. Феноменологическая редукция: текст как он есть. Голый, очищенный от всего, так? Сочиняя теперь статью или роман, мысленным взором прикидываешь (кладешь) еще не написанный текст на эти шрифты, на эту бумагу “книго-журнальную”, и текст начинает звучать, жить. Обретает умозрительное, но виноградное мясо. Дело не в престиже. Дело не в тщеславии. Дело в онтологии. Высокая печать. Цена договорная.
Я помню, как начал курить. Таскал сигареты “Золотое руно” из шкафчика на кухне. С неясной целью. Стать старше? Быть как все? Я не помню, как начал читать “Новый мир”. С какого места. Так момент перехода в сон никогда не бывает четким. Все тексты слились в один бесконечный текст. “Жизнь по заводскому гудку” в памяти рядом с “Круглые сутки нон-стоп”. Дело не в содержании. Для меня всегда дело было в форме. Серо-белая взлетная полоса. Бледные поля. Отбивки разделов. Отточия. Анонсы и ожидание их овеществления. “Продолжение следует”. Цифры страниц наверху. Снежинка перед Summary . Однажды ты понимаешь, что это стало и твоей судьбой. И твоей судьбой тоже. Вытаскиваешь из почтового ящика с четырьмя дырочками, по-деловому пробегаешь оглавление, углубляешься внутрь. “Факультет ненужных вещей”.
Для меня прозаический отдел “Нового мира” начался с переводных романов. Редко, но метко. Они такие плотные. Тромбы такие. У них и шрифты мельче. Габриэль Гарсиа Маркес. Уильям Стайрон. Роберт Пенн Уоррен. Помню, на первой странице “Потопа” так поразило обилие “о” (начиная с имени автора и заголовка), что закрасил все буковки “о” фломастером. Так и осталось.
Читать дальше
