Тайн больше нет. Мир потерял объем. Стал плоским. Мой “Новый мир” — со смещенным центром тяжести. Интерес располагается ближе к финалу. Во второй части. Там, где статьи, критика. Там, где петит. Где “служебные жанры”. Они меньше. Их читать быстрее. Расставляя галочки. И они живее, эмоциональнее. Быстрее въезжаешь. Четче насыщаешься. К роману еще нужно найти силы приступить. Стихи почти всегда пробегаются поверх очков.
Отдельная песня — “Новый мир” в моей армии. 1987 — 1989. Это называлось “Ленинский призыв”: нас забрали после первого курса. Всех. “Пушкинский дом”. “Доктор Живаго”. Уходил на химполе, расстилал плащ-палатку, ел ворованный в столовке клейкий хлеб. Как хороши, как свежи были розы. Тиражи. И последующая немота — возвращенная литра забила современную. До сих пор расхлебываем. Из-под глыб вылезти не можем. Расчищаем оскомину. Ну да, Домбровский. Ну да, Солженицын. Воздух стал разреженным. Появился, нет, не воздух, сквозняки. Папки-мамки не боимся, писаем в штаны. Ты стал взрослым. Буратино пошел в школу. Ты первый раз в жизни отказался от подписки — берешь журнальные книжки в редакции. Ты пишешь туда статьи. Ты не согласен с мнением Роднянской. Твой роман анонсируют. Клево же!
“Рядом с этой сокровищницей жизни становишься чище и как бы духовно растешь”. Ты думаешь, что ты лучше. Что ты со товарищи изобретаешь новый дискурс. Строишь новую литру. Ты продвинулся дальше, чем абстрактные “они”, бывшие до. Когда цвели помидоры. Когда “Голос Америки” захлебывался аксеновскими интонациями. Чудо — то, что происходит с другими. Пыльные подборки журналов, год за годом расставленные на дачном стеллаже, — лучшее средство борьбы с авторским тщеславием. Уж сколько их упало в эту бездну. Караван идет. Нужны новые дрова. И только пепел знает, что значит сгореть дотла. Крематорий для букв. Дачный камин очень до них охоч.
Вся страна — один большой вишневый сад. Всюду цветут пасленовые, идут теплые летние дожди и люди греются у своих камельков. Россия родина. Смерть неизбежна.
ДМИТРИЙ БАК (“Новый мир” и новая литературная реальность: взгляд свидетеля)
За десятилетия своей истории “Новый мир” несколько раз оправдывал свое название и одновременно ему противоречил. Вернее сказать, в самом словосочетании “новый мир” присутствует смысловое пространство, исключающее единое и единственное истолкование. Первоначальное (и, стоит заметить, однобокое, поверхностное) прочтение предполагает резкую ломку традиции, отсылает к двум известным песенным цитатам: “Отречемся от старого мира…” и “Мы наш, мы новый мир построим…”. Однако даже эта лежащая на поверхности метафорика не столь проста, как это может показаться на первый взгляд. Здесь присутствуют на равных началах и духовное усилие (отречение), и усилие конструктивистски вещественное, шаг за шагом порождающее ранее неизвестную, но совместно (“наш”!) созидаемую и желанную реальность. Между мыслью и вещью незыблемо присутствует нечто третье — представление об идеале, иначе говоря, допущение возможности идеального представления не только о том, что дано человеку извне, но также и о том, что подвластно его мироустроительным замыслам. Эта тройственная конструкция оказывается исключительно устойчивой — даже профанирование идеала в антиутопических построениях прошлого века (“о дивный новый мир…”) вовсе не исключает его извечной желанности, необходимости.
Здесь самое время перейти к иному подтексту броской формулировки, в начале 1925 года ставшей названием вновь возникшего литературного издания. Новый мир — это новый свет, новая жизнь, он вовсе не обязательно возникает в результате разрушения, наоборот, рождается вопреки деструкции и благодаря напряженному усилию и (нередко) этому усилию тождественный. Мир — не только предметная среда, материальные условия существования, но и условие бытия, контуры особого человеческого самоощущения, будь то преображенная любовью Vita nova (по Данте), или страстная устремленность к фольклорному Беловодью, либо порыв к иному, новому в жизни религиозного человека. “Мир — свет — жизнь”: этот ряд понятий, взятых в модальности новизны, предполагает сближение феноменов, бесконечно далеких друг от друга: частное, летучее и нестойкое впечатление отдельного человека сопряжено здесь с плотным, вещественным устройством внешних форм жизни, созданных помимо чьего бы то ни было желания. Посредствующим звеном служит впечатление, ставшее словом, равно как и вещь, давшая начало образу.
Читать дальше
