5 О влиянии Ф. Достоевского на развитие А. Штейнберга появляются свидетельства в его дневнике за 1915 год: “Две странички Достоевского — и все делается ничтожным. Беспредельная скорбь, беспредельное страдание”.
6 “Интуиция единства любви и смерти стала инвариантом” культуры cеребряного века (Эткинд А. Эрос невозможного. История психоанализа в России. СПб.,1993, стр. 4). Штейнберг многократно писал в дневниках о своем (и своего окружения, в том числе А. Л. Векслер) увлечении психоанализом. “На эту тему у меня скопился, и по сей вечер находится в полной сохранности, огромный материал со времени пробуждения моего интереса к таким „сумасшедшим”, как Фридрих Ницше (с 1908 г.!), и к литературе предмета (с того же приблизительно времени, т. е. свыше шестидесяти лет тому назад). Вспоминаю невольно, как Карл Ясперс, ставший авторитетным психиатром, в зиму 1929 — 30 гг. внимательно прислушивался к моему толкованию взаимоотношений между философией и безумием, которым <���…> она, философия, часто оплодотворяется… Еще в прошлом году, под конец своей продолжительной и очень деятельной жизни, 85-ти лет от роду, он в письме из Базеля помянул эти Heidelberg’ские беседы наши…” (дневник, 23/IX 1969).
7 Штейнберг А. Друзья моих ранних лет (1911 — 1928). Подготовка текста, послесловие и примечания Ж. Нива. Париж, “Синтаксис”, 1991.
8 Steinberg Aaron. History as Experience. Aspects of Historical Thought. — In: Steinberg A. Universal and Jewish. Selected Essays and Studies. N. Y., 1983.
9 Steinberg A. Dostoevsky. London, “Bower & Bower”, 1966.
Суббота, 26-го марта 1966 г. 11 ч. вечера
Моцей-шаббат кодеш. “Ваикра”
Дорогая моя Сонюрочка, пишу тебе впервые твоим же сереньким пером — после того, что случилось в позапрошлую пятницу, когда я открыл внезапно в половине девятого утра, что ты меня уже не слышишь. С каким отчаянием я звал тебя! Соня, Сонюра, Сонюрочка!! Сонюрка! Софинька, Сонечка… Ты лежала, как все эти последние дни: головка на подушке, с плотно закрытыми глазами, но цвет лица зловеще пожелтел, и рот был не по-обычному полуоткрыт. Я схватился за телефон, и через 20 минут наш старый Лефман1 был у нас, чтобы беспомощно развести руками. “Все кончено”. Они не понимают, что моя связь с тобою сильнее смерти.
Доктор тут же сказал мне, что при моем состоянии здоровья кто-то должен вместо меня приняться за формальности. Я позвонил Асе, и скоро она с мужем приехала к нам. Все это было утром в пятницу, 18-го марта. Я сдерживал рыдания и кое-как справлялся с собою. Было страшно обидно. Все эти последние годы все мои молитвы кончались призывом к милосердию Всевышнего, чтобы он взял мою душу как выкуп за тебя. Я не хотел пережить тебя. Но я не успел оглянуться, как колесо уже завертелось, и в канун субботы — с удвоенной быстротой.
Воскресенье, 27 марта 66 г. 11 час. вечера
Продолжаю, Сонюрочка, моя дорогая, мое вчерашнее письмо к тебе. Колесо еще продолжает вертеться, и весь день сегодня я вел беседы около и вокруг тебя. О чем бы и с кем бы я ни говорил, с последней пятницы, все это внутреннее продолжение и развитие мыслей о тебе. Ты не отступаешь от меня ни на шаг. Мы останемся неразлучны.
В пятницу, 18-го, когда ты перестала отвечать и Ася с мужем сняли с меня все заботы по оформлению свершившегося, доктор Лефман явился вторично, чтобы убедить меня, в заботе о моем здоровье, остаться дома в день похорон, уже назначенных на воскресенье, 20-го, чтобы “не рисковать жизнью” (ведь я еще не направился от своей болезни, которая, наверное, так тебя огорчала, что сердце твое уже не смогло от этого оправиться). Я ему объяснил, что даже если это так, я поеду на кладбище (Bushey — дальний запад Лондона — ты знаешь). Ведь ты согласна с этим. Разве в обратном случае ты поступила бы иначе? Официальное свидетельство о твоей кончине д-ра Лефмана полно зловещих диагнозов, о которых он никогда не говорил даже намеками, покуда мы были вместе. Не скрою от тебя, моя милая, что я невольно стал спрашивать себя, уж не выполнила ли ты сама некое решение, при помощи лишних таблеток твоего амиталя, тщательно скрытое от меня.
Ты помнишь, как это было вечером: 17-го, вечером?
С понедельника 28-го на вторник 29-го марта, 66 г. Час ночи
Часов в 9 вечера, уже собираясь кончить день, я заглянул к тебе, чтобы удостовериться, не задремала ли ты снова, и напомнить тебе о снотворной таблетке. Ты была в обычной позе, с головкой, откинутой несколько назад на подушки. Я подошел тихонько к порогу спальни и остановился, выжидая. Но ты услышала мой тихий шаг и сразу открыла глаза. Сонюрочка, как я люблю твои глаза с их серо-голубым переливом в нежно-зеленые оттенки. Пишу и смотрю тебе прямо в глаза. Милая моя Сонюрочка, ты приподняла головку, повернула ее слегка в мою сторону, как будто обрадовавшись мне. Я подошел вплотную к постели и спросил шутливо, чем могу служить. Ты улыбнулась в ответ и спросила, не слишком ли я устал за этот хлопотливый день, да еще без помощи Аси (17-го марта день ее рождения, и накануне, в среду, она приготовила все нужное и на этот день). Я сказал, что завтра, накануне субботы, Ася снова явится, чтобы нам помочь, но, может быть, что-нибудь нужно сейчас? Ты приподнялась в постели, оперлась на правый локоток совсем исхудалой ручки и промолвила тихо-тихо: “Если тебе не слишком трудно, могу ли я тебя попросить вскипятить соду для гуттаперчевой бутыли, чтобы приложить к левому боку…” — “Сильно побаливает, да?” — “Нет, но чтобы легче было заснуть…”
Читать дальше
