Когда вечером я позвонила справиться, как дела, трубку взял отец и, не в состоянии произнести что-либо членораздельное, повернул ее в сторону Аси. “Таня, у меня воды отошли!” — задыхаясь от страха, прокричала она с какого-то расстояния, удаляясь. “Вы вызвали врача?!” — “Да, уже в дверь…” — голосила, срываясь на вой, Ася, прежде чем трубка была кем-то куда-то уронена.
Наутро ни бабка, ни таджики, ни охрипший похмельный отец не знали, в какую больницу увезли Асю. “Она родит, так позвонит к нам, мы ей деньги дали”, — говорила бабка. Я начала обзвон с тех больниц, куда свозят бездомных, и сразу же угадала. Ночью Ася родила девочку.
Мне позволили передать посылку и пообщаться с Асей через видеотелефон. Она долго не могла понять, куда надо смотреть, и я видела на черно-белом мониторе голую, тонкую, трогательно-прекрасную шею с черной бьющейся жилкой в вороте казенного халатика. “Родила! Сама! Врач сказал: „Вылетит, как пробка!” А в Липецке врачи говорили: „Тебе нельзя самой, надо кесарить, а то тебя опять парализует…”” Однако незнание врачом истории Асиной болезни трагедией не обернулось.
На мой вопрос, известно ли им, что Ася родила, таджик ответил просто: “Ага”, — и повесил трубку. Правда, тут же перезвонила бабка: “Она звонила к нам, родила, говорит, девочку. А мы не поверили, — вдруг обманывает. Не может у ней все так хорошо быть. Муж звонил, а мы ему просто сказали, что увезли”.
Я хотела было сообщить Арсению, однако ни у него, ни у моей бывшей свекрови нет телефона. У соседей же дома была только старуха, которая не могла подозвать Арсения за неимением ног, но передать обещала.
Отец Аси продолжал пить, приданое для малышки, отправленной в детскую больницу, покупала я, потому что мать Аси задержалась. Таджики сменились другими.
Забирая Асю из роддома, я предложила ей пожить в моей квартире. Она смущенно, почти испуганно, отказалась. Я не настаивала, потому что переезд означал бы, что Ася целыми днями будет одна, а оставлять ее наедине с младенцем казалось мне рискованным.
Впервые после развода я говорила с Арсением по телефону. Словно не с бывшим мужем, а с зятем или свояком, удивляясь, что он может быть мне родным и чужим одновременно, человеком безразличным, но волею судеб опутанным пуповиной, которая тянется от меня к плоду моего чрева.
Я убеждала Арсения увезти малышку домой сразу же, как только ее выпишут, но Арсений не понимал меня. Я говорила с ним несколько раз, поджидая его звонков у Аси, добиваясь. Он решительно не знал, что мне-то, мне-то надо от него и от Аси. Отвечал настороженно, пытаясь распознать подвох, все наши разговоры, как в ямы, проваливались в глухие паузы. Он советовался с бабами. Бабы подозревали с моей стороны колдовство. Арсений был с ними согласен, но в действенность колдовства не верил.
Я покупала все нужное малышке, встречала в аэропорту Асину мать (на похоронах она не забыла о коммерции — с ней была целая фура багажа), доставала лекарства. Эти потные хлопоты приносили мне горделивое осознание: я делаю то, чем должен бы заниматься Арсений, в честном бою отнимаю у него мужество.
Я много времени проводила с Асей. Мы сидели у нее или на детской площадке возле дома. Ася говорила или молчала, не требуя от меня ответа, а я смотрела на нее, собирая в ларчик памяти черты и жесты чудесного существа, полуразумной русалки, прекрасного нечеловека.
Ася умела скрывать свою красоту под слоями косметики. Она становилась похожей на дешевую куклу. Я никогда не просила ее этого не делать, — мне хотелось одной обладать сокровищем: знать, как прекрасна Ася.
Иногда я спрашивала ее: “О чем ты думаешь?” Она неизменно отвечала одними и теми же стихами:
Так, мечтаю.
А о чем, — сама не знаю.
Однажды Ася попросила сходить с ней в церковь. Расписные своды приняли ее как свою. Неподвижно склоненная, Ася напоминала восковую мадонну.
Свечи у нее были — целый пучок. Она поставила на паникадило весь слипшийся десяток и вдруг с возмущением повернулась к ревностному бородачу: “Видите, как Христос на иконе крест держит? Вот так надо креститься, я всегда так крещусь”, — и осенила себя правильным двуперстием.
Так Ася, а вернее, ее бабка оказалась старообрядкой.
Избавившись от свечей, Ася сунула руки в карманы и вышла. Выражение ее лица не изменилось, посещение храма не тронуло ее. Впрочем, она впервые заговорила о том, что ее беспокоило. Раньше же мне казалось, что она, за вычетом вспышек раздражительного гнева, вечно безмятежна. “А ты знаешь, — сказала она с обидой, — Сеня мне подзатыльники дает. При девках. А они нарочно при мне его обнимают. Меня Людка спросила: „А откуда ты знаешь, что муж тебя любит?” Так моя свекровка такой скандал ее тетке устроила!”
Читать дальше
