Не ставя перед собой энциклопедических целей, Пятигорский ограничивает свое исследование масонством британским (собственно, коренным, от которого пошли все прочие) и американским. Подход его к предмету исследования очень нетривиален. В частности, он (как-никак религиовед в одном из своих обликов!) делает то, чего с масонством, кажется, еще никто не проделывал: подвергает его сравнительно-религиоведческому и сравнительно-мифологическому анализу, сопоставляя масонские ритуалы, например, с обрядами шаманов сибирского племени кетов.
Притом что речь заходит о таких универсальных структурах, трудно отделаться от мысли, что этой книгой он, чужак на английской земле (хоть и жил там с 1972 года), старается понять через масонство британский национальный характер. По его собственным словам, этот чрезвычайно космополитичный феномен одновременно — типичнейше британский. Он рассматривает организацию вольных каменщиков, во-первых, как очень точный слепок с этого характера (как, кстати, в таком случае быть с масонствами других культур?), во-вторых, — вследствие первого — как мощную культурообразующую силу, которой современная британская нация и ее самосознание буквально обязаны своим существованием: именно вокруг масонства, считает автор, консолидировалась в XVIII веке ее культурная элита.
По моему разумению, книге — именно вот этому, русскоязычному изданию ее, вышедшему по-английски в 1997-м, — заметно недостает диалогического компонента. Было бы, кажется, очень плодотворным снабдить ее комментарием хорошо знающего предмет историка, а то и не одного. Кстати, таким комментатором уже отчасти выступил цитировавшийся мною Кирилл Кобрин в статье 2001 года, дополнивший тогда размышления Пятигорского указаниями на исторические — британские и общеевропейские — контексты возникновения масонства. Жаль, что он не написал к книге собственного послесловия.
В л а д и м и р Ф е щ е н к о. Лаборатория логоса. Языковой эксперимент в авангардном творчестве. М., «Языки славянских культур», 2009, 392 стр.
Начиная книгу как анализ многообразных экспериментирований с языком русских и англоязычных авангардистов предшествующего рубежа веков, автор — филолог, лингвист, переводчик, специалист по искусству авангарда — Владимир Фещенко постепенно подводит читателя к размышлению о вещах куда более глубоких: о природе языка, о возможных границах человеческого преобразующего воздействия на него и о мотивах и стимулах такого воздействия, коренящихся, в свою очередь, в природе самого человека.
Книга, таким образом, принадлежит столько же лингвистике и филологии, сколько и философской антропологии. Фещенко пытается вывести общую формулу авангарда. Он предлагает рассматривать его как модель культурного поведения (в частности — творческого) и, более того, — своего рода устойчивый культурный комплекс, имеющий в некотором смысле «внеисторичную» природу, то есть в принципе способный воспроизводиться в разных исторических условиях и на разном историческом материале. Так называемый исторический авангард начала ХХ века стал для исследователя лишь прецедентом, первым проявлением и первой пробой. Авангард — это определенный тип работы со смыслами и «смыслоносным» материалом, каков, в особенности, язык. Поэтому автор и называет все «многообразие авангардного опыта» «лабораторией» не чего-нибудь, а именно логоса — в изначальном, древнегреческом «синкретичном многообразии значений»: от слова до знака, понятия, суждения, разума, сознания.
Первая глава посвящена «креативным аспектам» самого языка, которые были открыты философской, лингвистической и поэтической мыслью на рубеже XIX — XX веков и активно осмысливались в первые десятилетия ХХ века. Европейская культура пережила тогда так называемый «языковой поворот», ознаменовавшийся взрывным появлением новых концепций языка у самых разных мыслителей, от Людвига Витгенштейна, Бертрана Рассела и Мартина Хайдеггера до о. Сергия Булгакова, Густава Шпета и Алексея Лосева. Но то была лишь часть процесса — и может быть, даже не самая главная.
Главной же частью было параллельное становление нового, невиданного объекта для исследований: нового поэтического языка — и воли к языковому экспериментированию, охватившему многих и таких разных поэтов, что впору было задуматься о смещении самих основ культуры. Оно, в разных его вариантах, и рассматривается в остальных пяти главах на русском (Андрей Белый, Велимир Хлебников, Александр Введенский…) и английском (Гертруда Стайн, Джеймс Джойс, Юджин Джолас) материале.
Читать дальше
