сопутствует местность, потворствует климат.
И глупыми глазками пялятся куры —
и лишнее прошлое на смех поднимут.
И станет не важно, чем был озабочен.
Чем был вообще. Ожиданье протяжно.
Опять тополями с дорожных обочин
ведется своя перекрестная тяжба.
Бухие крестьяне, как сонные мухи.
Степенное стадо прошествует мимо.
Столетняя утварь. Дыханье разрухи.
Избитые сумерки Третьего Рима.
Медлительный трактор виляет прицепом,
пылищу в глаза бестолково пуская.
Не так ли тебе досаждал я? При этом
вполне понимал, что затея пустая…
Чуть-чуть потерпеть — и уже ни прицепа,
ни пуха, ни перьев. Напомнят отныне
о желтой угрозе — разгул курослепа,
о вечной обузе — засилье полыни.
Останься, хозяин, не вяжущий лыка!
Как больше не в тягость чужая опека!
Лениво, размеренно эта волынка
пусть тянется хоть до скончания века…
.................................
Но время, в котором успел затеряться,
неспешное, как разговоры старушек, —
едва отсчитали за кадром “тринадцать” —
уже понеслось, соскочило с катушек:
как если б, в колодце воды набирая,
ведро упустил — и оно отмотало
всю цепь, весь отрезок — от здешнего рая
до Судного дна и дурного финала.
И всё на себе — провороты, повторы…
Я всё подтвердил, проворонил, проверил…
И смерть, и автобус — минута на сборы.
А дальше… мелькайте, люцерна и клевер.
1996
* *
*
Ирине Евсе
Сулит продолженье лазейка в заборе,
доступная даже ежу.
Сигналят цикады в незримом дозоре.
Я тоже — о том же дрожу.
Чем слух напрягаю и мучаю зренье?
Чему я значенье придам?
Цепного волненья проворные звенья
продвинулись к дачным садам.
Сверлят продолженье. Стрекочут в затылок.
Везде беспокойство сквозит.
Куда б ни выскальзывал лунный обмылок —
в пределах залива скользит.
А всё основное — осталось за кадром,
откуда проследовал ёж,
откуда дают порученье цикадам —
вгонять в беспричинную дрожь.
Их вроде бы нет. Но поют внутривенно.
В нездешние вхожи слои.
Следят. И в наружную тьму непременно
пошлют донесенья свои.
Казалось бы, кто? — насекомые твари,
тем тише, чем ниже трава,
однако всему побережью едва ли
подобные снились права.
Весь мир — в ожиданье несметного гула.
Вся жизнь — подготовка броска.
И звездное небо к заливу стянуло
свои основные войска.
Ночная вода подтверждает тревогу.
Тревога пульсирует в ней.
И знают цикады, зачем здесь так много
посадочных звезд и огней.
И то, что в груди возникает накатом, —
в конечном итоге спасем.
Сигналят. И кто-то, подобно цикадам, —
повсюду, всегда, обо всём…
Чьим золотом главный фарватер закапан,
чьей волей стрекочущий сад
имеет лазейку во тьму, а не клапан, —
и можно вернуться назад.
Понятно, какая последует местность,
цикаде, ежу и звезде, —
как только в другую скользнем неизвестность,
в ночной отразившись воде…
1999
Из цикла “Близорукость”
* *
*
Ночь вполне ориентальна.
Не сподобился Синдбад
в золотых садах шайтана
стырить правильный гранат.
Промахнулся с непривычки.
Выпив ряженую дрянь,
прешься к черту на кулички —
в непроглядную Рогань.
Все выходит неказисто
в неразборчивой ночи.
Слушай трезвый бред таксиста,
утвердительно мычи.
Пререкаться бесполезно —
говоришь как со стеной,
что до самого Хорезма
нужно ехать за женой.
Читать дальше
