Ведь все дело в том, что не так уж все и скрыто в бытии, как мы сами запутываем картину сознательно-бессознательно.
Этот гигантский сговор-спрут держит в своих клешнях все человечество. И просто смешно, когда какие-нибудь правдолюбцы, “правдивые журналисты” что-то там выводят на чистую воду, когда вся система опознавательных знаков — ложная.
Вот я вчера, спешно эвакуируясь с работы домой — к туче дел и проблем, шла пешком не по “главной магистрали”, а задами. Боковым зрением вижу: около длиннющего девятиэтажного блочного бело-серого барака, ближе к торцу, под группой чахлых деревьев стоит маленькая, лет трех-четырех, девочка в ярко-розовых, каких-то очень летних одеждах и — отчаянно орет. Она плачет, но не горько, не жалко, не от горя, а требовательно-отчаянно. Плачет так, как это делает уже слегка опытный ребенок, когда он почти уверен, что на поводу у него не пойдут, но вырваться из отчаянья собственного провала не может, — нервы начинают жить самостоятельной жизнью. А рядом стоит явно старший брат, не очень еще большой, но в другой возрастной категории — лет одиннадцати. Нет, ничего криминального, нет. Просто — взаимоотношения. Может быть, он лишь проводник родительской воли. Взаимоотношения — это когда один человек не дает другому делать то, что тот хочет.
Она кричала, и это звучало как приговор всем иллюзиям по поводу жизни. Вот так, и только так. И только это. Это — правда. Нестерпимость .
А мы все время под видом культуры делаем вид, что все нормально, а то и правильно, а то и прекрасно.
Когда же случается большое бесповоротное и очевидное горе, мы только притихаем, не смиряемся, не соглашаемся, не верим даже в него полностью. Мы начинаем грезить, видеть сны наяву, как будто наша задача — не дать горю испортить прекрасную картину мира. Горькое горе оттого еще такое страшное, что страшно становится за эту самую картину мира. Как же ей оставаться после “такого” столь же прекрасной, а оставаться прекрасной ей почему-то совершенно необходимо. Ваш предательский организм и сам — часть этой предательски прекрасной картины мира. Он предлагает вам провести горе со всеми удобствами с помощью своих ходульных халтурных аттракционов, таких, например, как бешеное скольжение мимо цели. С полной очевидностью прослеживается эта своего рода самостоятельная жизнь компьютера. Переживание горя, правда, очень похоже на тот дурацкий поток всяких быстреньких процессов, когда загружается компьютер. Это вроде того, как когда за кого-нибудь безумно волнуешься, кто-то из ваших близких-любимых вдруг оказался якобы в опасности, — и вдруг вы начинаете непроизвольно и неудержимо “планировать”, что будет после его (ее) смерти, причем не вообще, не в серьезном смысле, а по каким-то мелочам, до которых вам и так-то дела нет никакого. Вроде того, кому достанется его новое пальто, кому окажутся впору его резиновые сапоги или что тогда за квартиру платить придется по-другому, несколько меньше, и вещи надо распределить, и мебель почему-то сразу можно будет наконец переставить... Тогда, в такие минуты биохимического маразма, мы обычно не уделяем внимания этому побочному бреду, просто стряхиваем его, а ужаснуться своей паскудной природе — откладываем до лучших времен.
Механизм переживания горя, по существу, состоит в лихорадочном латании картины мира. И даже если от горя вы впадаете в оцепенение, значит, в этом оцепенении вы сосредоточенно наблюдаете, как внутри вас лихорадочно бегут, меняясь на бегу до неузнаваемости, подобно облакам, — всякие фантастические бредни на тему вашего горя, изменяя его до неузнаваемости и занимая вас этой игрой, пока не образуется мозоль.
Правильно-то правильно устроена эта жизнь. Прекрасна-то прекрасна картина мира. Только на чью смотровую площадку мы мысленно взгромоздились, чтобы так вот все воспринимать? Эх, опять все та же мысль подкрадывается по-пластунски: Бог — это инстинкт самосохранения. (И цель-то ведь не скрывается — Спасение, спаси и сохрани…) Божественный, верхний, объективный, умиротворенный взгляд на вещи и как следствие — обнаружение гармонии — это отдых, лечение, бюллетень такой голубенький.
Смешно. Если бы в каком-нибудь санатории им. Клары Цеткин, кроме очередного “ласточкиного гнезда”, была бы еще такая экскурсионная достопримечательность: “смотровая площадка Господа Бога”.
Читать дальше
