Только два или три десятка городских ребят, и я в том числе, лыж не выбросили. Из нас образовали нечто вроде передового дозора, который должен был идти впереди основной колонны. Командовать дозором назначили лейтенанта Генералова. И мы помчались вперед. Погода была морозная, но удивительно красивая, солнечная. Немцы далеко оторвались от нас, и мы чувствовали себя как на хорошей лыжной прогулке. Залезали в брошенные немцами блиндажи, там я находил коробки с шоколадом и каким-то неизвестным мне лакомством, называвшимся “Шока-кола” (как я теперь понимаю, это было соединение шоколада с орехом кола, что должно было придавать солдатам вермахта бодрости). Но с наибольшим интересом я читал оставленные ими газеты, в частности “Фелькишер беобахтер”. Там, помню, я нашел любопытный снимок, который потом показывал однополчанам: два эсэсовца гордо держат растянутое бархатное знамя с вышитым на нем костром и надписью “Смена смене идет”. А подпись к снимку была примерно такая: “Доблестные эсэсовцы со знаменем разбитой воинской части Красной Армии”. То ли не разобрались, то ли не захотели понять, что это знамя какого-то пионерского лагеря или отряда.
В другой газете я увидел надпись во всю первую полосу, ниже заголовка. Я запомнил ее дословно: “Ober-Jude Litwinoff-Finkelschtein fдhrt nach Amerika!” Это означало: главный жид Литвинов-Финкельштейн едет в Америку. Так геббельсовская газета откликнулась на назначение М. М. Литвинова послом в США. Я много лет пытался понять, откуда они взяли фамилию Финкельштейн, но так и не дознался. Литвинов, как известно, — псевдоним, но истинная его фамилия совсем иная. Наверное, выдумали просто так, для “наглядности” и разжигания антисемитских страстей.
Лыжи были замечательные, пружинистые. Скользили, что называется, сами. Но, увы, попользовался я ими недолго. Мы двигались по лесному массиву и наткнулись на сторожку лесничего, где обнаружили группу московских студентов, высадившихся в этих местах десантом и двигавшихся навстречу нашему полку. Зашли в сторожку, я поставил лыжи в сенях. В доме было жарко натоплено, весело. Помню, хозяйка выкатила бочонок с промерзшей кислой капустой, она показалась мне необыкновенно вкусной, отличной закуской для водки.
А надо пояснить, что чего-чего, но водки, хлеба и сахара у нас было вдосталь все это время. Нормальная горячая еда когда приходила, когда нет. Были специальные солдаты, которые в термосах с ремнями, как у рюкзаков, на спине приносили обеды на передовую — обычно это был жиденький гречневый суп, иногда — каша-концентрат. Куда только девались прославленные и вызывавшие у многих черную зависть “фронтовые пайки” (на бумаге-то они действительно были куда больше тыловых пайков, а тем более — карточных норм для гражданского населения)? Мне это неведомо. А вот перечисленные три продукта — другое дело. Их заказывали старшины с вечера, а к утру, когда их подвозили, часть бойцов выбывала. Вот остальным и доставались их пайки. Бывали дни, когда я поступал так: на костре (или на догорающем деревенском доме) размораживал хлеб, потом резал его ножевым штыком от карабина, насыпал на куски сахарный песок и ел, запивая водкой. Иногда этого хватало на сутки. Между прочим, недавно я читал, будто бы представление о том, что водка согревает человека, неверно. Должен со всей решительностью опровергнуть этот якобы научный вывод: на собственном опыте я убедился, что если бы не водка, я просто не выжил бы месяц с лишним на снегу под открытым небом в лютые морозы зимы 1941/42 года.
Так вот мы весело и дружно провели часа два или больше в сторожке лесничего со студентами-десантниками, а когда я вышел в сени, моих лыж на месте не было. Так я их больше и не видел и долго по ним горевал.
Став из радистов телефонистом, я должен был с катушкой на спине прокладывать телефонные провода к командирам рот батальона, иногда — взводов, при необходимости — дежурить у телефона. И еще — искать и исправлять повреждения на линии. А это, надо сказать, не только тяжелая, но и одна из самых опасных на фронте работ. Ведь если провод порвало, значит, скорее всего там упал снаряд, а где упал один, там будет и второй, и третий. Кроме того, линию могли перерезать вражеские разведчики и ждать в засаде, пока не появятся наши телефонисты. В общем, вариантов много, и все, как говорится, хуже.
Новый год я встретил, греясь у догоравшего дома, — такие дома нас спасали от холода, и не надо было жечь костры, которые могли нас демаскировать, привлечь самолеты противника. Почти все деревни, которые мы проходили, представляли собой ряды кирпичных русских печей и догорающих вокруг них остатков бревен, которые когда-то были срубами. Я однажды едва не сжег на таком огне свою шинель, до самого ранения ходил с подпалинами на спине и на полах. Нам принесли подарки — мне достались тряпичные рукавицы и кулечек драже.
Читать дальше
