Настоящее издание было непростым, учитывая то, что свой литературоведческий труд Чуковский издавал как раз в более чем жестоковыйные времена, — хотя публикаторы, по-моему, ювелирно отгребли зерна от плевел, сверяясь с изданиями “Людей и книг” разных лет. В приложении даны редкие и не переиздававшиеся после революции тексты К. Ч., разбросанные по малодоступным изданиям. Особо отмечу тут статью 1906 года — об обожаемом Чуковским Алексее Константиновиче Толстом (“Поэт-духовидец”).
…А сам я как-то особенно люблю очерк-расследование о казанском помещике Григории Толстом (“Григорий Толстой и Некрасов”), которым открывается очередной том собрания сочинений К. Ч. Об этом “рыцаре на час”, который то собирался финансировать европейскую революцию (общался, понимаете ли, с Марксом), то готовил вливания в некрасовский “Современник”, — тоже можно снять сериал. Колоритная фигура своего времени. Дружил со знаменитостями, бывал в собраниях, жил широко. В XX веке был забыт, а заодно и незаслуженно оклеветан (отмечен ярлыком сотрудника охранки и провокатора). Корней Иванович перебрал всех Толстых, за которых иногда принимали нашего казанского Григория, освободил его имя от лишних наветов и повесил у себя в переделкинском доме его портрет, подаренный родственницей помещика.
Денег, между прочим, Григорий Толстой так никому и не дал. Рыцарь на час, одним словом.
Чуковский и Жаботинский. История взаимоотношений в текстах и комментариях. Автор и составитель Евг. Иванова. М., “Мосты культуры” — Иерусалим, “Гешарим”, 2005, 272 стр.
Ох, люблю я эти классические русские обороты “если бы” и “знать бы”. Интересно, когда в 1978 году Владимир Глоцер помещал в книгу “Жизнь и творчество Корнея Чуковского” свою замечательную статью7 о художественной иконографии Чуковского, — мог ли он предположить, что процитированный, но не названный8 им “друг юности” Чуковского — еще при нашей жизни — окажется рядом со своим конфидентом на обложке свободно доступной книги?
Специалист по литературно-критической работе Корнея Чуковского Евгения Викторовна Иванова тщательно потрудилась в русских и зарубежных архивах, обозначила в четырех частях сюжет своего исследования9 и републиковала, вплетя в общую канву повествования, забытые статьи обоих героев книги.
Теперь эта деликатная когда-то тема, обозначенная лет десять назад докладами литературоведа М. Петровского (Киев), работами москвича Л. Кациса и одесской (тогда) журналистки О. Канунниковой, стала “многослойной” и многозначной книгой, открывающей уже все существующие “кингстоны”. Я, признаюсь, и не ожидал, какой кипяток бурлил, оказывается, за тем, что обозначено здесь как “Полемика о евреях и русской литературе”.
Вадим Туманов. “Все потерять — и вновь начать с мечты…” М., ОАО “Типография „Новости””, 2004, 416 стр.
Встретилось мне однажды, не помню в чьей прозе, такое причудливое определение, как “мужской мужчина”. И, пожалуй, только к нескольким представителям сильного пола я мог бы уверенно применить его сегодня, размышляя о своих впечатлениях от общения с ними или (как в данном случае) с какими-то их текстами. Вот и эта фигура, и эта книга — в тему. “Знаменитый золотопромышленник, старатель и друг Высоцкого” — это, конечно, объективно честная и вместе с тем узкомифологичная идентификация человека, ставшего легендой еще в те времена, когда упомянутый выше Высоцкий посвящал ему песню “Был побег на рывок…”.
Не в рывке дело, хотя он действительно был: Туманов рвал, что называется, и с лагерной зоны. Этому и людям тех мест в книге уделено немало страниц.
Дело в интонации, которая сопровождает эти воспоминания. И слово тут подыскивается одно-единственное — достоинство. С небывалым достоинством изложены эти жизненные истории. Говорят, что Туманов — изумительный рассказчик, мастер, так сказать, “устного жанра”. Здесь жанр другой — это не собрание баек, а скорее скуповатое, вместе с тем необыкновенно живое описание собственного пути — с известными и неизвестными спутниками, с катастрофами и удачами, с чрезвычайно хладнокровным отношением к собственной легенде, о которой он, думаю, всегда знал. Еще я слышал, что хороших людей, оказавшихся рядом с ним, Туманов каким-то образом “заражает” своими талантами — в том числе душевными. Впрочем, охотно подтверждаю это, поскольку знаком с его — ладно, употребим это слово в его прямом, не “процессуальном” значении — подельником — Михаилом Алексеевым, одним из персонажей книги, в названии которой ключевым словом все-таки является, на мой взгляд, слово “мечта”.
Читать дальше
