Вот тут-то и возникает основной вопрос пелевиноведения и пелевинознания. Чем являются его произведения для самого автора? Собственно, по отношению к произведению можно насчитать два основных типа писателей: тех, для кого их произведение — самоцель, которой служит вся остальная жизнь, и тех, для кого текст — только средство, служащее какой-то иной цели. Если же из обширнейшего списка целей духовной сферы выбрать уже заявленную мной вначале религиозную, то здесь тоже видятся два варианта: являются ли эти романы для автора только средством донести до читателя свои взгляды — или такими же процедурами, как и для его персонажей. Если верно последнее, то это проясняет многие особенности текстов Пелевина. Например, их густая цитатность на всех уровнях — это своеобразная техника освобождения сознания автора от накопленного там интеллектуального багажа. Как говорит сируфф в “Generation ‘П‘”: “Человек по природе прекрасен и велик… А мусор — это и есть его незнание. Это identity, которой на самом деле нет. Человек в этой жизни присутствует при сжигании мусора своей identity”.
Выражаясь словами сутры: находясь в уме, пребывает автор в созерцании ума. Как же теперь, о читатели, пребывает он в созерцании ума? А так, что при созерцании его произведений следует различать двух “авторов”. Первого из них чисто условно обозначим словосочетанием “некто П”. О нем сказать практически нечего кроме того, что он — это тот, кто “сжигает” identity автора второго уровня, которого назовем писатель Пелевин, а его романы — это снимаемое с него “электронное облачко” (если воспользоваться образом из “Generation ‘П‘”), осложняет же дело обратная связь: наблюдаемое неким П сбрасывается обратно писателю Пелевину для работы. Например, весьма сомнительной представляется пресловутая “обидчивость” Пелевина, его желание покарать неугодных критиков. Скорее всего, некоему П до них (и до нас) нет никакого дела (впрочем, на самом деле и до него тоже никому нет дела), но игра с критиками — часть писательской работы, которая по требованиям практики “отшельничества в миру” должна проводиться на втором уровне с той же внимательностью (а значит, внимательностью и к успеху, раз он часть identity), как и все остальное. Так, в книге “В поисках чудесного” Т. Д. Успенский рассказывает об удивительном менеджерском искусстве, с которым Гурджиев продавал ковры (а также умел починять их, как, возможно, и ткать) — писатель Пелевин не только ткач своих ковров, но и успешный торговец ими — это часть его работы духовной.
Если же переложить восточные термины на язык родных осин, то романы писателя Пелевина — это ковровые работы в старинном русском жанре “дневника писателя”, где есть место и памфлету, и рассказу, и анекдоту по случаю, оформленные красотбы (эстетика имеет место) и товарного вида ради каким-либо сюжетом, который мог бы быть хорошим коротким рассказом. Ведь Пелевин прирожденный спринтер, мастер рассказа, и высшее его достижение в этом жанре, роман “Жизнь насекомых”, — плотно и кристально точно, как кубик Рубика, свинченный шестигранник коротких историй. Пелевин-практик, автор дневника о своей писательской работе, начинается с “Чапаева и Пустоты”. Это подобие “Жизни насекомых” — расплющенный Рубик, где одна из историй про Чапаева и Пустоту разрезана тремя отличными пелевинскими рассказами и нашинкована всякой прочей всячиной, из которой практический интерес представляют, так сказать, “философические диалоги” — результат проработки автором суфийских притч и дзэнских коанов. По этой же схеме нанизывания дневника, как на шампур, на какой-либо сюжет выстроены и остальные книги тетралогии.
Лиса А — наверное, самый сложный из персонажей Пелевина: сложенный из задач изображения нечеловеческого существа с двойным сознанием — настоящим и симулятивным (бесполой лисы и современной женщины), а также identity писателя Пелевина. Параллель образа жизни лисы с писательским трудом довольно прозрачна. Так, ее основная практика “созерцания сердца” заключается в расслоении сознания на три потока (первый из которых — ум вспоминающий, второй — ум напоминающий, а третий — ум, наблюдающий за первыми двумя), к этому можно прибавить двусмысленный способ заработка лисы А, который есть, с одной стороны, особого вида проституция, то есть пусть и чисто виртуальная необходимость так или иначе соответствовать пожеланиям клиента (точнее, способность заставлять его увидеть то, что он хочет, навевать ему “сон золотой”), но, с другой стороны, при этом получать от него не только деньги, но и психическую жизненную силу (читательского внимания).
Читать дальше
