На протяжении всей книги молодой человек пытается создать чашку. Прагматически — занятие бессмысленное совершенно. Поскольку речь идет о вещах невидимых и тонких, ни сам он, ни мы, читатели, не можем определенно сказать, удалось ли это ему, а если удалось, то насколько.
В каком-то смысле безусловно — нет. Он терпит внутреннее поражение, он не решает коан, он не испытывает просветления, он не получает ответа на вопрос о смысле жизни, он впадает в депрессию и покидает монастырь.
Но ведь он свой уже в той стране, где поражение не отличается от победы. И где процесс много важней, чем результат. У Ричарда Баха есть эпизод, где измученная чайка понимает, что она всего лишь обыкновенная чайка и ей не дано стать иной. Она размышляет об этом, ориентируя свой полет по звездам, и вдруг, потрясенная, сознает, что естественный для нее ночной полет невозможен для чаек. С героем этой книги происходит примерно то же самое.
Он прощается с настоятелем.
“Тот <...> послал старшего монаха принести из зала для медитации палку, которой монахи били друг друга. Он написал на ней кисточкой несколько иероглифов, подул на чернила, помахал палкой и протянул ее мне.
— Эти иероглифы означают нечто для тебя важное. Я написал старинную китайскую пословицу, из дзэнской традиции. „Хорошо выкованный меч не теряет золотого блеска”. Ты не знаешь этого или думаешь, что не знаешь, но тебя выковали в этом монастыре. Ковка мечей происходит не только в монастырях. Вся планета — это наковальня. Уезжая отсюда, ты тем самым ничего не ломаешь. Твое обучение продолжается. Мир — это школа, в которой будят спящих. Ты проснулся и больше уже никогда не уснешь”.
Михаил Горелик.
"Цепь и надежда": пророческое искусство Достоевского
Карен Степанян. “Сознать и сказать”. “Реализм в высшем смысле” как творческий метод Ф. М. Достоевского. М., “Раритет”, 2005, 512 стр.
длинном названии книги Карена Степаняна мирно уживаются две цитаты из сочинений Достоевского, указательным перстом которого воспользовался автор для образного определения сути и сюжета исследований, сведенных в один том. Книга большая, состоящая из сочинений разных жанров, что потребовало ее разбивки на два раздела. В первый вошли работы, в которых Степанян стремится определить, анализируя произведения Достоевского разных периодов, главные компоненты “реализма в высшем смысле”, присутствующие в эмбриональном виде уже в творчестве молодого писателя докаторжного периода. Но, понятно, главное внимание уделено пяти великим романам зрелого Достоевского и “Дневнику писателя”. Это статьи или главы обстоятельной монографии, складывавшиеся постепенно, неоднократно переделывавшиеся, — обстоятельство, освобождающее от необходимости их точно хронологически фиксировать.
Во второй раздел вошли примыкающие к первому статьи, преимущественно посвященные анализу различных сторон поэтики Достоевского (особенно повествовательным формам), педагогические и культурологические этюды, так сказать, заявочные статьи, рецензии, полемические заметки, интервью. А также просветительские сочинения для детей, которыми автор дорожит нисколько не меньше других, потребовавшие немалых усилий и потому, должно быть, стилистически отделанные тщательнее других работ, где порой неприятно режут слух клише и неуклюжие формулировки. Впрочем, и в популярных статьях встречаются досадные срывы, к примеру, такое полемическое обобщение-наставление: “На самом деле Достоевский очень оптимистический и внушающий бодрость духа писатель, ибо в его произведениях всегда виден свет и пути выхода из самых сложных ситуаций”. Или вдруг автор неожиданно объясняет подросткам, что Раскольников, целующий ногу Сони, тем самым совершает “еще вполне героико-романтический жест”, присущий, добавлю, не только некоторым героям Достоевского, но и самому писателю: это любовь и поклонение, ничего здесь специфически героико-романтического нет. Но это мелочь. А вот в высшей степени наивное и странное рассуждение о том, что почти все новейшие достижения науки подтверждают сказанное в Библии, — неудачный пропагандистский ход. Вряд ли оно спасет новое поколение от соблазнов, скорее вызовет насмешку. Эффект получится обратный.
Между тем знакомить подрастающее поколение с классикой (не только русской) — дело благородное и необыкновенно трудное: ложь и полуправда в разговорах с отроками и отроковицами совершенно недопустимы. Никуда не уйти и от текущей действительности: современных детей и классику разделяет огромное расстояние, трудно им погружаться в мир Достоевского, где герои говорят о странных и далеких вещах на каком-то старинном, непонятном и “смешном” языке. Здесь необходимы талант, такт, чутье, отточенный стиль. Но цель благородная и адресат особый, отзывчивый.
Читать дальше
