курорт, в Сибирь, в Боярь-и-Смердь.
Был неразборчив, все берег:
бессрочный пропуск, жалкий юмор
евреев, лица тех, кто умер,
родство и с унтерменш и с юбер.
Сирень кивала. Ветерок,
как рок, к ней льнул. Все было рок.
Его я на себе ношу,
как метку зрелища, что выжег,
когда из тьмы утробы вышел
и, захлебнувшись светом, выжил.
Как родинку. Как малышу
нянь утешенья и шу-шу.
Что даром, без труда, что в дар,
еще б не за! Но ведь не за же,
что выдох-вдох — и нет. Что кражи
в спектакле тень и столько лажи.
Что сам театр — воздушный шар.
В морщинах. Выцветший. Что стар.
Зрачок, прощай — привет, слеза!
Ты линза, лезвие, ты что-то
с бельмом пруда и садом флота.
Глазного дна слепое фото.
Зонд бытия. И то, что за :
невидимого образа.
* *
*
Сотня стихотворений, выписанных как пример,
к ним сотен семь отрывков по строчке-две пояснений,
вот и весь фокус с книгой, ее натянутый нерв —
и поясной на обложке, с пером, как дротиком, гений.
Не устоять против одури выдернутых цитат,
флейт их, под чей ноктюрн извиваюсь коброй,
с языком во хмелю — проспав под кустом в цветах,
с тремоло гласных рассветных, с писанной ими торбой.
Разве поэзия слов не гуща садов? Не корней
давка? Не листьев и крылышек шелест горячий?
Разве не метр — иволг и волн прибрежный хорей?
Бунты подолов и ног? Клятвенный график безбрачий?
Пусть весь и опус — филолога жадный бубнеж,
выкладки чувства из сколотых рифмой секретов,
выводы судеб из спину сутулящих нош —
лишь бы пригубливать нам алкоголи поэтов!
Будь безответно влюблен, пышногруд, златокудр
этот филолог, будь женщиной в кружеве связей,
тычь в алфавит он пуховкой, как в коробы пудр,
лезь в словари, как мизинчиком в баночки мазей,
ври, выдавай он убожество за колдовство —
в свет не зазорно мещаночке выйти, как даме,
только бы сотня сошлась эта в книге его,
только бы теми губу щекотнуть семьюстами.
* *
*
Сложился взгляд, сложился слух,
и переучиваться некогда.
Надежда вся на шалый дух,
что сложит жизнь из дыр хэнд-секонда.
Цель — не Геракловы столбы,
не бал под сфер небесных пение,
а суета, двутакт ходьбы
и между ребер средостение.
А там и речь. Какая есть.
Бубнеж и что со свалки вынесла.
А все-таки кому-то весть.
Нежданная. Из снов и вымысла.
Галина Мария Семеновна родилась в Калинине. Закончила Одесский государственный университет, кандидат биологических наук. С 1995 года — профессиональный литератор, автор нескольких книг стихов и прозы. Лауреат поэтических премий “Anthologia” и “Московский счет”. Живет в Москве.
МАРИЯ ГАЛИНА
*
МЕДВЕДКИ
Лягу не благословясь, стану не перекрестясь, стану будити усопших. Станьте, умершии, розбудите убитых. Станьте, убитые, розбудити усопших. Станьте, усопшие, розбудите з древа падших. Станьте, з древа падшие, розбудите заблудящих. Станьте, заблудящии, розбудите зверии подемущих [зверем поеденных?]. Станьте, зверие подемущии, розбудите некрещеных. Станьте, некрещеныи, розбудите безымянных.
Наговор
Насекомое ведет преимущественно подземный образ жизни. На поверхность выбирается редко, в основном в ночное время суток. Учитывая великолепную приспособляемость медведок, следует отметить, что чаще всего они выступают в роли вредителя, так как быстро и в больших количествах размножаются.
Каждый вечер я обхожу комнаты и обметаю паутину. Не имею ничего против пауков, но паутина неприятна. К тому же в ней запутываются высохшие тушки ночных бабочек. Когда я тыкаю веником в паутину, вращая его, словно ключ в замке, то отворачиваю лицо или смотрю за окно. С листьев стекает свет далекого фонаря, и где-то далеко, в море, надрывается ревун.
Читать дальше
