Новый Мир Новый Мир: Новый Мир ( № 5 2011)

всеядный рвач, беззастенчивый мелкий враль.

Свобода — то, что знал о ней мой прапрадед.

Так кто свободен? Я? А она сама?

А всех заклинавший освободить Исайя?

Стоит зима: вся — свобода и вся — тюрьма,

и ждет прозренья река подо льдом слепая.

* *

*

Было дело, взволнованный лепет

липы в Летнем метался саду

возле школы, и маялся лебедь

символистский на пыльном пруду.

Быль. Но были былое сильнее.

Как и блоковских олово туч

тяжелее былого — в аллее,

где просвет до решетки летуч.

Бедность — да. Но не нищая. Просто

башмаки просят есть, коротки

рукава. Пуст живот. Но сиротство

не изъело слезами щеки.

Как бы не за что, а повинимся —

кто избег ледяного шурфа,

желтых звезд, орденов сталинизма

и смирительных простынь без шва.

Так — так так. Но бестактность сильнее

жития в преломлении линз,

как и пламени в пепельном небе.

Ибо жизнь — жизнь, и все. Эту жизнь

я сейчас через город на санках

как блокадную куклу тащу

и ни слов, ни подмоги от самых-

самых мне дорогих не ищу.

Поэзия

1

Я читал стихи. Словно пил вино.

Захмелел давно, с первых слов,

и сильней не пьянел. Не считал глотков.

Тяжелел. Было мне кирно.

Не хватало сил языком язык

отжимать, чтоб в кровь алкоголь

посылал, растворяя восторг и боль,

к каждой строчке чиркая: sic!

Так и шло оно, так оно и шло.

Кто-то вроде муз, вроде шлюх

подливал, бормотал, но и вкус и слух

отнялись. И вдруг — тяжело.

А ведь это Пушкина я стихи

перечитывал. И как хлыст

опускался, свистя, перевернутый лист.

За какие мои грехи?

2

Он памятник воздвиг. Не куклу стал варганить,

в изложницу чугун сливая или медь,

а грызть перо, строчить, бубнить и даже петь,

и этого итог я с детства знал напамять.

Подумал давеча, в каком же наизусть

“вознесся выше он главой” учил я классе,

и ждал, что вызовут, и прятался, и трясся...

Как факт — не вспомнить. Жаль. И грустно. А и пусть.

Вождь ставил монумент себе и нес турусы

другим; пускали гэс; бомбили города;

менялись цель и стиль — а я уж знал. Всегда,

выходит, знал — про столп, пиита и тунгуса.

Жизнь пролистал назад: ну хоть не день, но миг

увидеть снова тот, когда глазам впервые

открылись столбики и буквы огневые

зажглись, как на пиру, “я памятник воздвиг”.

3

Ни рассказ в стихах, ни мечта в стихах,

ни премудрость в стихах — не стихи.

Потому как стихи — это эх и ах,

вся их логика — хе да хи.

В них неправда — правда, и обе — ложь,

вроде к месту — и вот те на,

вроде дурью дурь — и ну ты даешь,

вроде речь и та и ина.

Вдруг дичает родной с младенства словарь,

вдруг напев, хоть не слышно лир.

Потому как язык не царство, а царь,

римский Август, чья мыза — мир.

Потому как слов гангренозную связь

грубо синтаксисом прошил —

и она, содрогнувшись, без шва сошлась.

И, как бог, он ожил. Ожил.

За

Что попадалось на глаза:

сирени мусор, зернь сирени

при мачт и жерл садовом крене

в шторм, по секстану кПИ-арене

пруда — хотя и ни аза

не смысля, я был только за.

Не мне, зеваке,что, а тем,

в чьем сердце пламя, в зренье влага,

не различавшим зла и блага

ни сокровенного, ни нага

и не сбивавшим время в крем,

как я, слабак: давлюсь и ем.

Мне попадались жизнь и смерть,

и чудо, и подделка чуда,

всего с добром, добро без худа,

и люди — врозь и дробью люда,

и тракт со стрелкой на Сысерть-