“Что до романов, то хронологически это выглядело так. Сначала в самом начале года „Факт” издал феноменально толстый „Музей покинутих секретів” Оксаны Забужко. Забужко, как водится, поймала за хвост „тренды бестселлера”: нынче книга должна быть очень толстой, в моде исторические байопики, а УПА — местная историческая актуалия. Все это приправлено популярными в Могилянке философами и полевым партизанским сексом. Книжка должна была стать „бестселлером” (и, справедливости ради, стала им). На безрыбье — вплоть до самого лета — о ней говорили и писали”.
“В сентябре все изменилось. „Фолио” выстрелило двумя новыми романами: „Ворошиловградом” Жадана и „Хворобою Лібенкрафта” Ирванца. Жадан написал простой и хороший роман о городе Луганске: теперь у города без genius loci появился литературный миф”.
“С „Хворобою Лібенкрафта” все сложнее. Это очень мрачная книга. Это история, рассказанная мертвецом о мертвецах. По форме и литературному смыслу — архаика, подзабытый Оруэлл. <���…> Но совершенно точно — это не та книжка, которую кладут под елку”.
Дмитрий Быков. “Интеллигентность — это грипп”. — “Православие и мир”, 2011, 13 января .
“Я много раз рассказывал, как [Ирина] Лукьянова пыталась убедить меня в бессмертии души. В первые два года брака мне часто случалось просыпаться по ночам от страха смерти (и раньше случалось, и теперь случается), я будил ее, и она героически начинала меня катехизировать. Потом ей это надоело, и она стала огрызаться и тут же засыпать снова, поскольку вообще очень любит дрыхнуть допоздна, в отличие от меня. И вот, лежа в темноте рядом с ней, я постепенно начал уговаривать сам себя — и, в общем, убедил”.
Игорь Васильев. Мировая эволюция восприятия реальности и русский народ. — “АПН”, 2010, 23 декабря .
“Конечно же, мир не станет снова таким, каким был три тысячи лет назад. Часть научных и духовных достижений сохранится. Останется все наиболее простое и эффективное. Не будет той духовной преемственности, которую придало переходу от античности к Средневековью христианство. Европейской цивилизации нечего предложить, кроме материальных удобств. Как пришельцам, так и аборигенам”.
“Можно предположить, что исчезнет фундаментальная наука, прекратятся полеты в космос. Останутся взрывчатка и мобильные телефоны. Знание потеряет творческую потенцию. Оно станет простым заучиванием задов. Численность человечества резко сократится, а потом стабилизируется. Перенаселенность и недостаток ресурсов резко активизируют все возможные межгрупповые конфликты”.
“Великорусский имперский период, начавшийся в XV в., завершается. Кардинально меняется и сам народ, и роль государства в его жизни. Она больше не будет прежней, „традиционной”. На обломках „старого” русского народа должен появиться народ новый. Как это было в период перехода от Руси Киевской к Руси Московской”.
Евгения Вежлян. Заметки на полях невозможной книги. — “Лехаим”, 2011, № 1, январь .
“Казалось бы, сейчас уже все предельно ясно: известно, что [Анна] Горенко умерла в Израиле от передозировки наркотиков. Известно даже — каких. Примерно понятно, что ее жизнь развивалась по сценарию, предопределенному формулой „живи быстро, умри молодым”, завещанной молодежной субкультурой 1960-х и подхваченной в нашей стране молодыми неформалами в 1980-х годах. Не жить, а сгорать, с непременным взрывом в конце”.
“Такое ощущение, что этот-то мифогенный механизм в случае Горенко забуксовал, и возникшую неполноту, недосказанность поспешили восполнить актами академической канонизации. Для такой жизни кажется недостаточным „вернуться в Россию — стихами”, только ими. Но иначе не вышло. „Уход” сработал, ибо был „последователен”, а миф — нет”.
Для справки: “Анна Горенко” — это псевдоним, взятый Анной Карпа.
Игорь Вишневецкий. “Чистым композитором Прокофьев не был”. Самая правдивая биография маэстро. Беседовал Дмитрий Бавильский. — “Частный корреспондент”, 2011, 3 января .
Говорит Игорь Вишневецкий (автор новой биографии Сергея Прокофьева, “ЖЗЛ”, 2009): “Стравинский и Прокофьев постоянно оглядывались друг на друга. Первый из опасения, что младший соотечественник потеснит и переиграет его по известности и славе; Прокофьев же, зная, что многому может поучиться у старшего коллеги. Шостакович глядел на обоих с восхищением, но если Прокофьев понимал масштабы таланта Шостаковича, то Стравинский делал вид, что такого композитора, как Шостакович, не существует”.
Читать дальше
