См. также: “Политически это был человек совершенно чуждый. „Имиджево” — закругленное воплощение Настоящего Русского Интеллигента (со всеми комическими коннотациями). Но для русского интеллектуализма 60 — 80-х годов он был огромной величиной, человеком исключительной культурной значимости, заслуживающим глубочайшей благодарности. <���…> Именно он сделал Византию и христианскую древность-средневековье модными . И это очень важно с точки зрения социологии науки и интеллектуализма. Талантливые молодые люди всегда хотят заниматься чем-то самым интеллектуальным из интеллектуального и самым элитарно модным из элитарно модного. И вот в мое время и в более ранние годы все были абсолютно уверены в том, что Византия — это Самое Оно. Этой репутацией Второй Рим был обязан прежде всего „Поэтике ранневизантийской литературы”, книге, без сомнения, уникальной. <���…> И ее автор заслуживает самых искренних и горячих слов благодарности. И прижизненной, и, теперь, посмертной. Пусть земля ему будет пухом”, — читаем в сетевом дневнике Егора Холмогорова от 23 февраля 2004 года .
См. также: Священник Георгий Чистяков, “Памяти Сергея Аверинцева” — “НГ-Религии”, 2004, № 3, 18 февраля .
Cм. также: Ирина Сурат, “Умер Аверинцев” — “Русский Журнал”, 2004, 25 февраля .
См. также: Павел Нерлер, “Он был всегда нужен — как человек, как ученый, как легенда…” — “ПОЛИТ.РУ”, 2004, 27 февраля .
См. также: Григорий Померанц, “Последний из Серебряного века” — “Московские новости”, 2004, № 7 .
См. также последнее интервью Сергея Аверинцева (беседу вел Илья Медовой) — “Московские новости”, 2004, № 7: “Для меня интеллигенция — что-то вроде сословия, цеха, гильдии; у нее есть или должны быть свои корпоративные правила. Особую обязанность интеллигента вижу вот в чем: ему платят за то, что он занимается работой мысли, и он обязан делать это дело как следует, непрерывно подыскивая возражения самому себе и борясь за большую степень свободы своей мысли от собственных личных и групповых предубеждений, не говоря уже о социальном заказе. <���…> А самые мелкие эмоции — это сентиментальное умиление „интеллигентностью” и, еще хуже того, антиинтеллигентский аффект. Интеллигенция имеет право и обязанность критиковать себя — в конце концов, сборник „Вехи” написали русские интеллигенты. Но аффект ненависти против своей гильдии — это психическая патология, если в основе лежит надрывная ненависть к себе самому, и вульгарная низость, если в основе лежит ненависть к коллегам и конкурентам”.
Фазиль Искандер. “Внутри свободы, если вглядеться в нее, можно найти формы несвободы”. Беседу вел Кирилл Решетников. — “Газета”, 2004, 5 марта .
“Наибольшее духовное влияние на меня имел Лев Толстой — и в юности, и позже. Я его до сих пор перечитываю. Для меня это самая крупная фигура в прозе, и не только в русской. Ничего крупнее не было. Но во времена моей поэтической юности самое большое значение для меня имели Маяковский и Пастернак. Я их обожал, я и сейчас их люблю. С Маяковским, конечно, сложно. <���…> Пастернак, с другой стороны, сохранил свое влияние и до сих пор. На мою прозу существенным образом повлиял Бабель. Я впервые прочел Бабеля уже достаточно взрослым человеком и был потрясен его стилистическим совершенством. Это сыграло заметную роль в моем переходе к прозе, я понял, что можно в прозе оставаться поэтом. <���…> Из критиков мне близки Бенедикт Сарнов и Станислав Рассадин, я с ними просто по жизни был тесно связан. Замечательный прозаик, сейчас почему-то подзабытый и критикой, и издательствами, — Юрий Домбровский. Я бы хотел, чтобы его имя снова вспомнили”.
См. также беседу Фазиля Искандера с Бенедиктом Сарновым (материал подготовлен Анной Фединой): “Хорошо, когда в стране есть три-четыре крупных моральных авторитета” — “Известия”, 2004, № 41, 6 марта ; “На меня новая литература, созданная в условиях свободы, производит какое-то мелкотравчатое впечатление. <���…> Свобода достигнута, что еще говорить. Но мне кажется, что писатели должны в любой свободе находить элементы новой несвободы и против этой несвободы бороться так же вдохновенно, как мы боролись против несвободы тотальной. Но для этого нужно время и более опытный глаз, способный видеть новые формы несвободы и вырабатывать способы сопротивления. Пока это время не пришло, и сейчас мы имеем достаточно поверхностную литературу. <���…> интеллигенция слишком многого ждала от литературы, которая была единственным выходом в гармонию и свободу. Может быть, сейчас ей стоит примириться с тем уровнем литературы, который есть на данный момент”.
Читать дальше
