Люди, вещи, все перестало меняться, застыло в пустоте.
Или я потерял почву под ногами?
На тридцатилетие друзья подарили мне “Историю османской архитектуры”. Я купил Коран, стал штудировать книги, записался в библиотеку. Ходил на курсы арабского на Татарской улице.
С удивлением и каким-то восхищением я обнаружил, что искусство ислама идеально выражает современный мир. Пестрый и единый. Поверхностный. Замысловатый.
Мир, в котором кончилось время.
Я работал журналистом в интерьерном журнале. Как и все журналисты, мечтал написать книгу. Увлекшись архитектурой, я понял, что это будет книга о мечетях, которые построил Синан. Книга о золотом веке Османской империи, где жил великий зодчий.
“Турция”, “архитектура” — эти слова не давали мне покоя с детства, и, может быть, позже я расскажу, в чем тут дело.
К тому же моя девушка вдруг объявила, что едет в Америку. Стажировка в университете, один семестр. Но кто возвращался из Америки в срок? И я понял, что решение принято. Последний год она все чаще намекала, что нам надо менять отношения; что она устала жить одна, да и мне пора кончать с моим затворничеством.
Я же все медлил, сомневался.
И вот она уехала. Что мне оставалось делать? В журнале, где я работал, шло сокращение штата. Руководство с опаской смотрело на мои исламские увлечения, и моя кандидатура числилась среди первых.
Чтобы избежать унизительной процедуры, я взял отпуск за свой счет и тоже отправился в путь.
Только в другую сторону.
4
Спал я урывками, то и дело вскакивая проверить, сколько осталось. За пять минут до звонка выключил кнопку.
Ресторан, задрапированный малиновым бархатом, пустовал. На завтрак принесли кривую сардельку с репчатым луком и подсохший кетчуп цвета драпировки.
В аэропорт пришлось ехать натощак.
Зал вылетов оказался как две капли похожим на портовые кассы. Тот же газированный автомат в углу, те же шторки на окнах и залы, разлинованные пыльными лучами.
Самолет вылетел полупустым. Я пил турецкое белое “Doluca” и смотрел на девушку впереди. Пегая, на пояснице черная татуировка. Когда она нагибалась, к татуировке присоединялась черная полоска трусов.
В общем, в самолете я приготовился не скучать.
Рядом с девушкой на место 24-а сел тучный мужчина. Пористое лицо, сплющенное сверху; настоящая жаба. Со школы терпеть не могу толстых.
Откинув кресло, жаба заснул и во сне завалился на девушку. Та отпихнула его, но через несколько минут все повторилось.
Девушка пересела, татуировка и трусы исчезли.
Проснувшись, жаба резко поднял спинку. Стакан с вином упал мне на колени. Чертыхаясь, я вызвал стюардессу. Чтобы загладить неловкость, она пообещала турецкое шампанское из бизнес-класса.
Шампанское оказалось теплым.
Тем временем море кончилось, внизу раскинулась желтая равнина. Кое-где мелькали голубые зрачки бассейнов, темные пятна леса. Мы подлетали к Стамбулу.
Перед посадкой раздали анкеты. “Если вы заметили у пассажиров рейса симптомы атипичной пневмонии (кашель и насморк), пожалуйста, укажите, на каком месте они сидят”, — говорилось в бумаге.
И я аккуратно вписал в клеточку номер 24-а.
На паспортном контроле два полицейских вывели из толпы жабу. Тот гневно озирался. Очередь подобралась, уплотнилась.
Подхватив рюкзак, я сунул паспорт в брюки и пошел к бегущей дорожке.
5
Я попал в Турцию по приглашению некоммерческого фонда. Мы встретились ранней весной в культурном центре на Новослободской. Прихлебывая чай из пробирки, я изложил свои планы. Турки улыбались и при слове “Синан” одобрительно кивали.
Обговорить детали условились через несколько дней, но звонка не последовало ни через две, ни через три недели. И только в мае меня пригласили на встречу с президентом фонда.
Пока я расписывал замысел, президент с безразличным видом смотрел на осунувшиеся от сырости деревья. В руках он вертел крошечный сотовый. Когда я закончил, сотовый зазвонил. Президент что-то буркнул в ладошку и откланялся.
А спустя неделю мне предложили заехать за билетами на Одессу, далее Стамбул.
Таким было мое пожелание относительно маршрута.
Читать дальше
