— Национальная идея уже столько раз переворачивалась в гробу, что сам черт теперь не разберет, где у нее право, где лево…
Парни заспорили. Я озиралась по сторонам.
Кузькина мама была немного безумная, она по всей квартире навешала на стены репродукции икон, а потом однажды в припадке выцарапала глаза всем богородицам и младенцам — я пишу здесь эти слова с маленьких букв нарочно. Остались дырки. А сами изображения не сняла, и ни у кого из домашних рука не поднялась, так и висят. Я удивляюсь, какие у здешних крепкие нервы. Полгода назад Кузькина мать объявила, что выходит замуж, и впрямь вышла. Отец от горя чуть не спился.
— Нет, я не понимаю, что уже в таком возрасте человеку нужно, — говорил Кузя.
— А сколько ей лет?
— Так ведь уже под пятьдесят! Доживай себе спокойно, ведь всю жизнь с отцом провела. Нет, ей понадобилось — короче, ушла к какому-то.
— Посмотрим, как ты запоешь, когда тебе стукнет полтинник.
Я улыбаюсь. Рассказываю ребятам, что говорила бабушка, которая приехала на днях на свадьбу к брату. На венчание. И впрямь прибыла, насыпала всяких речений. Я, говорит, ляжу полежать, а воно визьме и заснеться.
Рассказала между прочим бабушка и такую историю.
— Любка наша запанила.
Я не поняла:
— Шо зробила?
— Панной стала! Порося не держит.
— А что за Любка?
— Соседка. Та, шо ты обидела.
— Як обидела?
— А ты не помнишь? Года три она вспоминала, як ты ей вмостыла. Ты спрашивала: “У вас кролики есть? А курчата есть? А поросенок хоч есть? Як — и поросенка нема?” Вона и пошла на мене — шо мы с Таней, мамой твоей, разговаривали, обсуждали. Я ей казала, Любо, ну як бы Таня была мени невисткой, да пришла на двор, да давай расспрашивать, шо у вас есть, а чого нема, а Таня всю жизнь тут жила и все знает, и шо у вас есть, и чого у вас нема! Воно ж дитя, шо ему пришло на ум, то й телепнуло. Ну як так? Доросла людына — а обиделась на дитя, яке ще в школу не ходить. Шо ты думаешь? Год три не общались.
И резюмирует бабушка:
— Така ты була... Допытлива.
В комнату сунулась Кузькина сестра. Младшая. Зыркнула из-под рисованных бровей — и назад. Длинные ногти, покрытые бордовым лаком, соскользнули с ручки двери.
А как я колядки бабушкины записывала в клетчатую тетрадочку? Где-то тот зошит до сих пор хранится. Там есть одна, я ее нет-нет да и припомню где-нибудь в неподходящем месте, в метро или вот сейчас. Там про Богородицу, которая спускается в ад, чтобы вывести оттуда все души. Апокатастасис, ага. Все спасутся. Она ходатайствует за всех, кроме одной души: “Вона матерь полаяла — не лаяла, подумала”. Отругала мать, то есть не отругала даже, а только подумала.
— Учти, Маринка, религиозную пропаганду буду всячески пресекать! Мои предки тоже колядовали, — пробурчал Ванька. — Только про Христа и прочую религиозную чушь у них почему-то не было.
А еще бабушка сказала: первый день гость — золото, другий — мидь, а третий — до дому йидь. И выяснилось, что она с обратным билетом приехала. На послезавтра.
— Чудо бабуся, — кивнул Кузьма.
Чтобы попасть из Жуковского в другой не менее скверный городишко Московской области, называемый Москва, надо минут пятьдесят ехать на электричке. Практически в любую погоду, и утром и вечером. А еще бывают паузы на дорогах, и народищу набивается тьма.
Я много раз убеждалась, с какой изощренностью и настойчивостью написанное стремится воплотиться в самую что ни на есть реальность. Много раз уговаривала себя начать жизнеутверждающий роман, полный красот и описаний чудесных местностей, дорогих ресторанов и прохладных холлов банков. И чтобы в нем фигурировал голубоглазый русоволосый молодой человек с теннисной ракеткой и штангой в одной руке и кейсом с ровненькими рядами аккуратно уложенных долларов — в другой. Но никак не отыскать мне тот уступок, с которого можно было бы пуститься в подобное заманчивое плавание. Зато сколько угодно нот, которые сами подсказывают свое продолжение: тягомотную, утомительную недействительность...
Игумен Зосима рассказывал, как был на празднике в прокуратуре, передавал поздравления, готовился к выступлению и, дожидаясь официальной части мероприятия в бывшей приемной Вышинского, пил чай. Ему первому принесли чашку, и они пошутили, что надо следить, кому приносят сначала, — стоит, мол, быть осторожным, поскольку здесь, в кабинете, случалось, что и травили людей.
Читать дальше
