Надин Гордимер - Совсем другие истории

Сейчас, между шестью и семью часами утра в День независимости, Шимшон Шейнбаум еще вовсе не похож на осиротевшего отца. Но идеально подходит на роль по всем параметрам. У него лицо серьезного и проницательного человека, который все замечает, но не подает виду, а в глазах — тень иронии и меланхолия.

Он сидит за столом очень прямо, голова склонена над страницами, плечи расслаблены. Стол сделан из гладкого дерева, как и вся остальная мебель в комнате, — функционально и без всяких украшении. Больше похоже на монашескую келью, чем на коттедж в одном из благополучных кибуцев.

Этому утру не было суждено принести плоды. Снова и снова его мысли возвращались ко сну, который промелькнул и исчез в предрассветных сумерках. Придется вспомнить этот сон; только после этого можно будет забыть его и сосредоточиться на работе. Кажется, там был рукав, а еще золотая рыбка или что-то вроде того. Кажется, он с кем-то спорил. Нет, никакой связи. Пора за работу. Оказалось, что движение Поалей Цион [18] Поалей Цион (букв, «трудящиеся Сиона») — общественно-политическое движение, сочетавшее политический сионизм с социалистической идеологией, из которого вышли почти все сионистские рабочие партии. Первые группы Поалей Цион возникли в России в конце XIX века. с самого начала строилось на непримиримых идеологических противоречиях, которые они пытались замаскировать обычным словоблудием. Эти противоречия ясны даже слепому; любой, кто попытается использовать их в своих интересах, чтобы подорвать или дискредитировать деятельность движения, просто не понимает, во что ввязывается. И доказать это очень легко.

Богатый жизненный опыт Шимшона Шейнбаума убедил его в том, какой прихотливой и безрассудной бывает рука, правящая превратностями нашей судьбы — и личной, и общественной. Умеренность вовсе не лишила его прямолинейности, которой он отличался еще в дни юности. Одним из самых замечательных и восхитительных его качеств была непоколебимая внутренняя чистота, достойная наших праведных патриархов, чья прозорливость никогда не мешала вере. У Шейнбаума слова никогда не расходились с делом. И хотя многие наши вожди ударились в политику и напрочь забыли, что такое ручной труд, Шейнбаум никогда не покидал кибуц. Он отказался от всякой другой работы и весьма нехотя согласился принять участие в заседаниях Рабочего Конгресса. Вплоть до недавнего времени он равно делил свое время между физическим и интеллектуальным трудом: три дня работы в саду, три дня любимых теорий. Сады Ноф Хариша обязаны своей красотой его рукам. Многие еще помнят, как он сажал, подрезал, окучивал, поливал, рыхлил, удобрял, пересаживал, пропалывал и вскапывал. Положение ведущего идеолога движения никогда не мешало ему выполнять долг рядового члена общины: он нес ночную вахту, заступал в наряд по кухне, помогал собирать урожай. Жизненный путь Шимшона Шейнбаума никогда не был омрачен двойными стандартами; видение и исполнение всегда воплощались в нем единовременно, он не знал ни слабости, ни бессилия воли — именно так и написал о нем в журнале несколько лет назад секретарь движения по случаю его семидесятилетия.

Ему было ведомо и мучительное отчаяние, и глубокое отвращение к жизни. Но Шимшон Шейнбаум всегда знал, как превратить его в источник кипучей энергии. Как пелось в его любимом марше, который всегда пробуждал в нем желание действовать: «Мы взбираемся в горы, / Идем в предрассветное небо, / Оставив вчера позади, / А завтра пока далеко». Если бы только удалось вытащить из ночных теней тот сон и рассмотреть получше, можно было бы выбросить его из головы и наконец-то заняться делом. Время-то идет. Резиновый шланг, шахматный гамбит, какая-то золотая рыбка, яростный спор с кем — то — только вот какая между ними связь?

Много лет Шимшон Шейнбаум жил один. Все отпущенные ему силы он направлял в идеологическое русло. Ради этой работы он жертвовал домашним теплом. Но даже в весьма почтенном возрасте умудрился сохранить юношескую чистоту и сердечность. Только когда ему было пятьдесят шесть, он неожиданно женился на Рае Гринспан и стал отцом Гидеона, а потом оставил ее и вернулся к идеологической работе. Было бы ханжеством утверждать, что до брака Шимшон Шейнбаум вел жизнь затворника. Он всегда привлекал к себе женщин и учеников. Он был еще совсем молод, когда густая копна волос побелела, а обветренное лицо, словно тонкой гравировкой, покрылось красивой сеткой морщин. Его широкая спина, сильные плечи, густой тембр голоса — всегда теплый, задумчивый и довольно скептический, а еще его вечное одиночество — все это влекло к нему женщин, словно трепетных птиц. Слухи приписывали силе его чресл, по крайней мере, одного из пострелов кибуца, не говоря уже об окрестностях. Сплетням не было конца. Но на них мы останавливаться не будем.