Иосиф Гольман - Хранитель Реки

Надсмотрщик тоже задумался.

Кеоркс – злейший враг и его Города. Два столетия назад роли были иными: многие предки Кеоркса были жестоко убиты вошедшими в Иридарх воинами Города. И вот теперь он стремится отомстить за позор прошедших веков, шаг за шагом выдавливая Город из сферы общих интересов.

Пятнадцать лет назад Иридарх перестал платить дань Городу, хотя к тому времени эта дань была чисто символической – три верблюдицы. Дариан на совете требовал войны, немедленной войны. Совет, подбиваемый Игемоном, соправителем, решил иначе: не платит, ну и не надо, три верблюдицы войны не стоят. Хотя в глубине души многие соглашались с Дарианом: змею надо давить, пока она маленькая.

А теперь вот смирились с захватом Маалена.

И правителей можно понять. Маален не столь ценен для Города: удален от моря, довольно беден, неудобен для обороны, в то время как война со все набиравшем силу войском Кеоркса теперь была бы действительно ужасна. Лицо тоже сохранялось: по неписаному уговору (Кеоркс нарушил его впервые за всю хранимую в памяти историю) Маален никогда никому не принадлежал, поскольку слишком многим нужны были хранимые там знания.

Но об этом – чуть позже. Сначала следует упомянуть, что Дариан и в этот раз снова требовал войны. Он не считал Маален городом, не представлявшим интереса. И снова с ним многие были согласны. Однако опять – молча. Хотя соображения Дариана были очевидны. Он утверждал, что волк, почуяв вкус крови, не остановится никогда. Речь идет уже не о голоде, а о жажде власти. Или жажде убийств, что часто одно и то же.

Маален же, по мнению Дариана, бросать на произвол судьбы было никак нельзя.

Да, там никогда не водилось много золота. Но зато там было Хранилище Знаний. Сколько оно существовало – не знал никто, даже его Главный Хранитель, возможно, столько, сколько существовал Маален. Все человеческие умения, все знания, все, доподлинные и не очень, факты – короче, всё, что доходило до местных мудрецов, – навсегда «консервировалось» придуманными тысячелетия назад знаками. Сначала на глиняных табличках, теперь, все чаще, – на удивительном волокнистом материале, который привозили купцы с севера Африки. И это не было напрасным трудом, как язвили многие.

Знания не всегда приносили золото, но жизнь-то облегчали всегда.

В Маалене не было эпидемий, зато была канализация. В Маалене мылись горячей водой, не сжигая драгоценные дрова – даже зимой воду грело солнце. В Маалене доживали до такой глубокой старости, которую не знали нигде больше. Может быть, потому, что больных лечили здесь не только молитвами. А лекари, желавшие заняться практикой, несколько лет изучали профессию – все по тем же глиняным табличкам и папирусным свиткам, под руковод-ством уже существующих специалистов.

А еще в Маалене не было рабов. Вообще не было.

Горожане предпочитали платить из своих довольно скудных запасов, чем держать рядом с собой большое количество озлобленных и ненавидящих их людей. Это исполняемое последние века правило тоже было записано на глиняных табличках.

Но что теперь говорить о Маалене …Его история кончилась вместе с глиняными табличками, которые, даже не замечая, давили боевые слоны Кеоркса. А в Хранилище Знаний – до того, как его заняла ставка Кеоркса, поскольку в этом здании, единственном во всем городе, была система, которую сегодня принято называть климатической установкой, – теперь насиловали и убивали.

Маален кончился, это ясно. Неясно, что теперь будет с Городом. Пока что Кеоркс общается с Дарианом и Игемоном достаточно почтительно. Но что будет дальше, уже в ближайшие годы – эту тяжелую неопределенность ощущали все, не исключая рабов: случись что, новые хозяева будут хуже старых.

Затянувшееся молчание прервал охранник.

– Ладно, парень, – сказал он. – Что случилось, то случилось. Садись с нами, лепешка для тебя тоже найдется.

Мальчик не стал отказываться, сел за трапезу вместе с остальными.

Теперь его можно было разглядеть почти в упор.

Лет ему было на первый взгляд от десяти до двенадцати. Это если не смотреть в глаза. А если посмотрел – проблема определения возраста их обладателя становилась слабо разрешимой. Хотя сами глаза были обычными: очень белый – а каким еще ему быть? – белок, темно-темно-коричневая, почти черная, радужка. На такой темной радужке даже зрачок не сильно выделялся, особенно теперь, когда так ярко светило солнце.

Разговор не клеился. Мальчишке разговаривать явно не хотелось, рабы утомились, а вольный, как всегда после обеда, чувствовал себя не слишком хорошо: желудок болел, внутри что-то дергалось, а главное – от живота до горла все горело огнем. И такая мука – после каждой еды! Чем он прогневал богов?