Марта Кетро - Осенний полет таксы

Они зачем-то хотели с нами дружить, всё время зазывали в гости. Мама чаще всего отказывалась, но иногда надевала синее шерстяное платье с отрезной талией и рукавами реглан, закалывала повыше волосы и брызгалась лаком «Прелесть», потом брала безропотного папу, – он для такого случая снова влезал в костюмные брюки, в которых пришел с работы, – и они уходили. Меня с собой не водили, ребёнку не место за столом со взрослыми, да и я не любила посторонних не меньше, чем мама.

Но однажды, в один из таких вечеров, я всё-таки к ним заглянула. Я уже знала, что люди они хорошие, но неудачливые какие-то: Соня много часов проводила на кухне, готовя всякие трудоёмкие бессмысленности вроде крыжовенного варенья с лесными орехами (в каждой ягодке – ядрышко), Арнольд работал космонавтом-дублёром, тренировался на специальных тренажёрах, но его не взяли в полёт то ли по здоровью, то ли из-за национальности. Я понимала, что это настоящая трагедия: меня всего раз в жизни не взяли в гимнастику, потому что слабенькая, и мне туда ужасно не хотелось, но ощущение собственной непригодности оказалось крайне неприятным. А уж если кого-то не берут в космонавты, вообще крах.

К тому же евреи. Нет, я не сомневалась, что все национальности равны, все пятнадцать сестёр увиты одинаковыми лентами и колосками, но быть нерусским значило не иметь подлинного права на то, чем я, например, владела от рождения: на сине-зелёную тайгу, на быстрые опасные реки с порогами и водоворотами, на высокое светло-сизое небо и самолёты.

(Тут следует пояснить: понятия не имею, откуда у меня в пятилетнем возрасте взялся великодержавный шовинизм и почему я присвоила тайгу, которой никогда не видела. Могу сказать, что теперь это прошло, а лично у меня остались только сорок соток земли под Рязанью.)

Итак, вернёмся: на тот момент я имела много самолётов и даже ракеты, а этого мужчину с серебристым ёжиком в ракету не пустили. Горе.

И от сочувствия я зашла в их дом. Там было сумрачно, потому что хозяева собирались показывать моим родителям слайды. Но я разглядела, что настоящих полированных шкафов они купить не сумели, а вместо них расставили по стенам сомнительные стеллажи из светлых досок, похожие на библиотечные. Только хранились там не ценные макулатурные книги, а бинокль, рог для вина и две пупырчатые морские звезды – то, что я успела увидеть. Потом пошли слайды.

Арнольд служил на Кубе, он перещёлкивал картинки с истошно-ярким морем, с пальмами и некрасивыми толстухами, а Соня комментировала:

– Табачная фабрика, там женщины скручивают сигары на ляжках. Работать они не любят, поэтому им всё время заводят музыку, чтобы не разбегались. А это космический лагерь в тайге, – на картинке Арнольд с каким-то широколицым и подозрительно знакомым дядькой сидел за столом и черпал деревянной ложкой что-то чёрное из миски. – Они с Гречко икру едят.

Тут я не выдержала бремени сочувствия и поспешила уйти: бедняга, такая гадость, икру с гречкой. В нашей тайге! А его не взяли! А у Сони усики!

В общем, всё это нанесло мне травму, и больше я к ним не заходила. А потом они переехали, и в их квартиру вселилась нормальная семья – отец был проводником в поезде, жили хорошо.

Правда, когда я стала чуть старше, мама обмолвилась, что проводникова жена имела любовника, который приезжал, пока муж был в рейсе. А их дочь, когда повзрослела, начала жить с женатым. Но потом перестала и вышла нормально замуж. Ничего особенного, обычная бытовуха.

А вот что Арнольд в космос не слетал, это да, трагедия.

Давно хочу одну историю рассказать об устойчивой ассоциации со словом «держись», которая появилась у меня в незапамятные времена.

Случилось это в прошлом тысячелетии, когда все мы были молоды и сексуально свободны, а дело происходило в Крыму на хиповской стоянке (уже неважно, как она называлась: Морское, Судак, Форос или Лисья бухта). Было нас пять девочек, и так уж вышло, все без мужчин. А на соседней горе стоял чувак великолепного экстерьера, собою прекрасный, двухметровый и в остальном соответствующий. И девочки к нему время от времени бегали, составив между собой условный график визитов, чтобы более или менее всем было удобно.

Ну, а потом, конечно, хвастали. И вот возвращается одна такая девочка Маня, прекрасный цветок украинско-еврейской породы, на заплетающихся ногах и с улыбкой, блуждающей по всему лицу. Первый раз она к нему ходила, нам, конечно, интересно.