Нил Шустерман - Громила

Может быть, может быть, может быть.

Я никогда не понимал, как можно так жить:
День за днём держать палец
На кнопке саморазрушения,
И думать лишь об одном — нажать или нет,
И не иметь воли решиться даже на такую малость.
Таким был дядя Хойт до нынешнего дня,
Но сегодня нажата смертельная кнопка,
Отсчёт пошёл.
Дядя выместил свою ярость на беззащитной посуде.
Я ступаю как будто по минному полю —
Весь пол усеян осколками.
Он подбрасывает в воздух изящный соусник —
Думаю, когда-то он принадлежал моей бабушке —
И взмахивает бейсбольной битой;
Брызжет фонтан сине-белой шрапнели.
Запахом виски провонял весь дом,
Сколько же этого янтарного яда
Отравляет сейчас дядин мозг?
Он подкидывает чайную чашку и взмахивает битой —
Промах, но он разбивает плафон и бормочет:
«Почти попал».
Мне надо бы сбежать,
Оставить его наедине с его злобой,
Но если я намерен когда-нибудь взбунтоваться —
Это должно случиться здесь,
Это должно случиться сейчас.
Даже если я знаю, что не создан для войны,
Пришло время сразиться с собственной природой.
И я готов к боевому танцу.

Биты замах, моего голоса звук —
Робкий, дрожащий, застрявший в глотке,
Я должен решиться, я должен победить!
Биты замах, звон стеклянных осколков.

Сквозь море безумия я устремляюсь к дяде,
Хватаюсь за биту и рву её прочь,
Не медля ни секунды, отшвыриваю подальше,
Пусть дядя по-новому пляшет теперь.

Он — словно скорпион, готовый ужалить,
Но жало спряталось, и яд весь иссяк,
Глаза горят гневом, душа полна желчи:
В его бедах весь мир виноват — не он сам.

«А где твой братец? Мы уезжаем сегодня
На север — там работа, жизнь лучше, чем здесь,
Ты сделаешь так, как велю! Выполняй же!
Иди, собирайся, мы едем сейчас!»

Наш дом — поле боя, дядя сжёг все мосты,
Мы все — я, и он, и мой брат скованы вместе,
Его жизнь в руинах; но его жизнь — не моя,
Я сброшу оковы, я освобожусь.
И я говорю ему: «Нет», но мой голос хрипит,
Тогда я ору: «Нет!» — Вот так уже лучше.

«Никуда мы не едем! Вы тоже останетесь!
Уберите кулаки, не то отведаете моих!»
«Так давай! — Его губы кривятся в ухмылке.
— Ну же, врежь мне, ударь меня, парень, валяй!
Что ты медлишь? Дай волю себе! А не можешь —
Тогда убирайся с моих глаз долой!»

Это вызов к барьеру, к черте на песке,
Мои руки — оружие, моя кровь — кипяток,
Я готов свернуть горы, готов снять кандалы!
Всё внутри восстаёт, но я поднял кулак.

Стань же, сердце, на миг ты жестоким и твёрдым,
Ты, рука, не дрожи, ты, кулак, порази
Эту злобную тварь, эту несправедливость,
Что мы с братом терпели от дядиных рук.

Но незримые оковы меня не пускают,
Недвижима гора, не ударит рука,
Не могу причинить боль, я лишь принимаю,
А дядя хохочет: он опять победил.

«Ты слабак, ты дерьмо, без меня ты ничто.
И твой братец такой же — ни на что не способен.
Помни, как повезло тебе, что я здесь ради вас.
Делай, как говорю, и не вякай, пацан».