Екатерина Мурашова - Одно чудо на всю жизнь

Закусив мякоть ладони, чтобы не заорать от ужаса, Сёмка бросился бежать, подумав мимоходом, что всё это однажды уже было с ним.

Только подбегая к посёлку, понял, что по привычке рванул по знакомой дороге. В деревне горели редкие огоньки, брехали собаки, пахло дымом и разбросанным под снег навозом. Несколько минут Сёмка напряжённо думал, потом решительно зашагал к крайней слева, добротной избе.

Дед Трофим! Когда-то, бабки говорили, он был милицейским начальником, а сын его и сейчас в милиции работает. Если и дальше молчать, бедная Сёмкина голова просто разорвётся от всего этого. Но кому сказать? Родители — дохлый номер. Учителя школьные? Подумать смешно! После смерти жены суровый дед Трофим живёт один. Он может при случае по шее накостылять, но никому Сёмку не заложит и даст хоть какой совет. Это самое главное.

Несмотря на поздний вечер, дед Трофим с фонарём колупался на участке. То ли сгребал что, то ли, наоборот, разбрасывал.

— Дедушка Трофим! — тихонько окликнул из кустов Сёмка, зная: зрение и слух у деда острые, не стариковские.

Трофим Игнатьевич погасил фонарь, с минуту всматривался-вслушивался в темноту. Потом позвал:

— Сёмка! Болотников! Вылезай-ка сюда, неча в кустах сидеть!

Сёмка послушно вылез, перемахнул через невысокую изгородь, подошёл к деду. Стоял, молчал. Дед сам принял решение, воткнул вилы в землю, поднял фонарь:

— Пошли-ка в дом, там разговаривать будем.

В доме Трофим Игнатьевич сначала переобулся, потом разделся, потом тщательно вымыл руки, потом поставил на огонь чайник, а на стол — вазочку с вареньем. Высыпал из кулька на клеёнку сероватое печенье, достал из буфета коробку с кусковым сахаром, приготовил две объёмистые кружки с видами Ленинграда [66] Ленинград — так в 1924–1991 годах назывался Санкт-Петербург. . Сёмка обувь оставил в сенях, стоял на половике посередине комнаты, ждал приглашения. По душе и телу разливалось спокойное тепло — сейчас всё разъяснится, сейчас дед Трофим чего-нибудь придумает.

— Садись, Семён, к столу, чаевничать будем, — пригласил старик. — Руки-то помыть не хочешь?

— Помою, коли надо, — согласился Сёмка и двинулся к умывальнику. Хозяйские привычки уважить — первый гостя закон.

— Вон, рушник на гвоздике, — указал Трофим Игнатьевич. — Чего ж — вернулся домой, что ли? Я так и говорил — побегает и вернётся.

Сёмка отрицательно помотал головой. Потом спросил:

— Кому говорили-то, дедушка Трофим?

— Да кому, кому — родителям твоим! Мать-то всё плачет, а отец пристал ко мне, чтобы я через Витьку, сына, тебя искал. Пусть, мол, милиция его домой вернёт. А я, как писульку-то твою прочёл, так сразу ему и сказал: бесполезное это дело. Он же своей волей ушёл. Если бы украли его или там в плен взяли — тогда дело другое. А так — коли человек не хочет в каком месте жить, так его никакая милиция не удержит. Родной дом — это не тюрьма. Сам думай, Василий (это я отцу твоему говорю), что ты за человек, если у тебя старший сын, наследник, надежда и опора, в тринадцать мальчишеских лет [67] «…в тринадцать мальчишеских лет…» — Трофим Игнатьевич невольно переиначивает слова из некогда широко известной песни «Орлёнок» (1936) на стихи Якова Шведова (1905–1985): «…не хочется думать о смерти, поверь мне, в шестнадцать мальчишеских лет…». из дома подался «лучшей доли искать» — так ты написал, что ли? Ну, говорю, найдёт его милиция, поймает, домой вернёт, а он на следующий день раз — и опять поминай как звали. Опять ловить?.. Тут он плакать начал, что, мол, новую жизнь начнёт, всё по-другому будет, а сам всё к горлышку прикладывается… Я ему говорю: ты бутылку-то из рук выпусти, а потом про новую жизнь талдычь… И чего же ты теперича решил, Семён? Назад возвертаешься или так, проведать пришёл?

— Как там, дед Трофим… мои-то? — Сёмка судорожно сглотнул слюну, прихлебнул чаем.

— Ну, как, обнакновенно. Матери, конечно, тяжело. Василий-то что — налакался и все несчастья побоку. Как ни крути, мужиком-то в семье ты был. Без тебя лишенько. Младшие тебя вспоминают: чего Сёмка нас кинул?.. Доучиться бы тебе, Семён, хоть восемь классов, потом в ремесленное пошёл бы, я слышал, теперь опять по возрасту, а не по классам берут. Глядишь, до армии специальность получил бы. А так что — в уличную шпану?.. Ну, я так понимаю, тебе моё стариковское мнение не надо… С чем пришёл-то?

— Я сейчас, дед Трофим, объяснять буду, — пообещал Сёмка. — Только вы меня не перебивайте и не спрашивайте, пока не кончу. А то — запутаюсь сразу. Очень уж всё сложно получилось…