Хулио Кортасар - Чудесные занятия

Сны «поселились» в литературе с давних пор и поныне «чувствуют себя» в ней преотлично. Сейчас, пожалуй, и не понять: то ли сны породили литературу, то ли литература — сны…

Русскому читателю вспоминается, наверное, прежде всего гениальный, тройной «Сон» Лермонтова. Есть сатирический «Сон Попова» А.К.Толстого и — бывший настоящим кошмаром для многих школьников моего поколения — «Четвертый сон Веры Павловны». Сны есть у Пушкина, у Гоголя, у Льва Толстого, у Достоевского.

Но у Кортасара был предшественник гораздо более близкий, чем Достоевский, — Хорхе Луис Борхес. Сон в творчестве Борхеса — и прозаика, и поэта, и эссеиста — играет исключительно важную роль. Но сны у Борхеса (да простят меня те, кто ставит его превыше всех) — это скорее комментарии к философским и культурологическим размышлениям, чем литературные произведения. Сны у Кортасара — это прежде всего литература. Это хитроумно построенный сюжет (например, «Истории, которые я сочиняю»). Его сны будят воображение. Они, конечно, «придуманы», но они не менее, а, пожалуй, даже более реальны, чем подлинная реальность.

Литературовед-испанист Всеволод Багно писал: «В основе фантастики Хулио Кортасара лежит двоящаяся реальность, хорошо нам знакомая по первому роману нового времени — „Дон Кихоту“ Сервантеса… Впрочем, не забудем и о разнице между двоящейся реальностью романа Сервантеса и новеллистики Кортасара. Между реальностью Дон Кихота и его окружения была граница. Кортасара прежде всего и неизменно влекла тема прорыва, растворения, перетекания, феномен пограничных ситуаций, возможность преодоления границы» [*] Кортасар X. Аксолотль. М., 2000. С. 342-343. .

Ряд рассказов аргентинского писателя строится на «провалах во времени» («Ночью, лицом кверху», «Секретное оружие», «Другое небо», «Все огни — огонь»). Может быть, «время» — это (как бы поученее выразиться?!) основная доминанта творчества Хулио Кортасара. В детстве, видимо, его мучил вопрос: почему время течет только из прошлого в будущее? Если вспомнить — у нас у всех было так, только потом, с годами, этот «детский» вопрос исчез среди «взрослых» проблем… Став взрослым (взрослым ребенком), Кортасар решил изменить ход времени в своей вселенной.

Какое время реально и какое вымышлено — для автора? Какое реально, какое вымышлено — для его героев? Как взаимодействуют эти времена? Вероятно, каждый из кортасаровских героев (из тех, кто, как и автор, наделен пространственным чутьем времени) ответил бы на эти вопросы по-своему.

А среди кортасаровских героев были не только люди. «Если произвести своеобразный статистический подсчет животных среди образов, созданных мной, то число это окажется огромным. Начать хоть с того, что первый мой сборник рассказов называется „Бестиарий“. Нередко у меня люди представлены в виде животных или показаны „с точки зрения“ животных… Моя территория фантастического действительно кишмя кишит животными. Я думаю, что это имеет какое-то отношение к области бессознательного, потому что у меня встречаются юнгианские архетипы. Тема быка, тема льва… Меня в животном мире завораживает — особенно на низшей его ступени, скажем, в царстве насекомых, — то, что там я сталкиваюсь с чем-то, что живет своей жизнью, но со мной не имеет никакой связи… И до сих пор не разгадана загадка улья, тайна муравейника, которые сами по себе тоже представляют социальную структуру, но такую, которой не знакомо понятие истории… Это значит, что животные развиваются вне времени — ведь история-то помещена во временной контекст — и до бесконечности повторяют одни и те же движения. А зачем, почему?»

Снова — «детские» вопросы Кортасара.

Все разнообразные миры могло объединить — конечно, кроме Бога — искусство. То искусство, где царит «роковая свобода» — свобода творца.

И, пожалуй, наиболее интересно сплетены реальность и вымысел в «буэнос-айресских рассказах» Кортасара («Оркестр», «После завтрака», «Здесь, но где, как», «Фазы Северо», «Во второй раз», «Записи в блокноте», «Танго возвращения»). Город, из которого он уехал в 51-м и который остался в «памяти сердца», что, как известно, «сильней рассудка памяти печальной», описан реалистически и точно до мельчайших подробностей (столь милых сердцу автора) — и в то же время фантастически [*] Замечу попутно: в русской литературе аргентинская столица (во всяком случае, описанная весьма подробно) впервые появилась именно в фантастическом произведении. Я имею в виду роман Александра Беляева «Человек-амфибия»- (1928). .