Роберто Пацци - Конклав

– Что у него на уме, спросите лучше у него самого.

– Верно, идите, благодарю за совет. Скажите, что я ему позвоню, для визита время уже позднее.

Вернувшись в апартаменты своего кардинала, Контарини застал Мальвецци уже у телефона. Тут же удалился, вовремя понял – возникли проблемы, и разговор будет долгим. И действительно, этот телефонный разговор был нескончаемым.

По тому, каким спокойным, расслабленным и уступчивым тоном говорил Мальвецци, камерленг представил себе, в каком состоянии сейчас находится туринец, и разволновался еще больше. По тому, как мягко и приветливо, с видимым самоконтролем, не распространяясь о своих настоящих намерениях, говорил кардинал Мальвецци, похоже было, что его возвращение к голосованию ничего хорошего не сулит. Мальвецци явно что-то имел в виду и не хотел об этом распространяться. Можно было предположить, что вопрос о внесении его имени в список кандидатур возникнет снова, что, конечно же, приведет его к более уверенным позициям. Но кто в эти дни может дать гарантии того, что этот человек не останется в изоляции, с его видениями невидимых и тех теней за тем окном? Каждый день он рассказывал Контарини об этих визитах и о тех, кто там за тем желтым окном движется; после сегодняшнего, похоже, больше его никто не посещал. И теперь что? Откуда у него взялась такая уверенность? Может быть, его кандидатура в списке голосований не так уж его и беспокоила? Но чья же тогда из Святой Коллегии? Кто мог сообщить ему о необходимости завета? О каком наставлении говорит Мальвецци?

Веронелли расставлял Мальвецци многочисленные ловушки, задавал ему сотни тысяч вопросов. Кардинал из Турина не сдавался, стоял, как скала, на своем праве и долге «голосовать завтра за папу…». Нет, с этим человеком не было способа договориться. Этторе Мальвецци продолжал аппелировать к секрету перед Богом и своей совестью.

Они расстались холодно, не забыв кратко поговорить о жертвах в Риме в эти дни; кардинал попрощался и остался один на один со всей своей тоской.

Когда Веронелли упомянул о бедствиях и жертвах в Риме, он услышал успокаивающее – мол, все несчастья скоро кончатся, и через короткое время покой вернется и в Рим, и в мир.

Утром, в канун Рождества Этторе Мальвецци, кардинал из Турина, явился в конклав и, поздоровавшись, заметил у многих присутствующих одобрение своему появлению. Немедленно вычислил, – атмосфера в зале более чем нормальная.

Да, погода в течение ночи несколько улучшилась. О новых разрушениях в Риме больше не передавали. Наконец, хоть что-то положительное после беспорядочного множества новостей, одна хуже другой. Несколько кардиналов курии в обычное время жили в Риме, и невозможность прибежать в места, где буря больше всего свирепствовала и многое разрушила, именно в тех кварталах, где проживали они сами или их родные, добавляла к тяжести этого тюремного заключения и другие тревоги.

Прошли почти четыре долгих месяца. Наступал день Рождества. Рим и христианский мир были в полной уверенности, что этот день католические сироты отпразднуют избранием высшего пастыря. Но общий мир кажется не особенно тревожился этим обстоятельством; трюк той дурной передачи был понят, как фальшивая тревога, как способ оттягивания внимания от Сикстинской капеллы, как будто в этой задержке был заинтересован злой дух, не желающий выборов нового понтифика.

Подойдя к мраморным вратам, которые делили на две части Сикстинскую капеллу, многие кардиналы останавливали Мальвецци. Кто говорил ему комплименты за отличный внешний вид, кто подшучивал над его мнимой болезнью. Кто спрашивал в упор – нужно ли голосовать за него. Кто, из наиболее подозрительных, спрашивал – не придумал ли он еще какой каверзы, или не имел ли какого нового предложения. Кто с таинственным видом просил его поговорить с ним вечером, один на один, в его апартаментах. В результате, загадочная улыбка Этторе Мальвецци и его доброжелательные ответы дезориентировали собеседников.

Он уже несколько дней не видел их. Их утомленный вид, взволнованность и необычная простота, не вызывали у него надежду на то, что его имя, после столь долгого его отсутствия, вновь будет включено в список кандидатов; он жалел их. Многие из них с большим трудом выдерживали это длительное заточение.

Друг его, Селим, маронитский архиепископ, без помощи двух прелатов не мог передвигаться и едва держался на ногах. Юссеф, палестинский епископ, похудел на несколько килограммов и казался собственной тенью. Рабуити, дородный кардинал из Палермо, мучился приступами астмы, вынуждавшими его носить с собой кислородный аппарат. Архиепископ из Найроби, бледный, едва слышным голосом попросил разрешения проголосовать сейчас же, чтобы можно было поскорее уйти – так он был слаб здоровьем; только что он перенес приступ сердечнососудистой недостаточности. Архиепископ из Львова, первый из длинного списка желающих сделать сегодня заявление, сидел на инвалидном кресле, толкаемом его секретарем, чтобы попасть в Сикстинскую капеллу.