Альфред Кох - Ящик водки. Том 1

— Помню, была версия, отчего именно шесть соток: якобы вычислили, что с такого клочка семья в нашем климате точно не прокормится и потому не сможет плюнуть на государство.

— Вот и неправда! Оказалось, что может прокормиться! На шести сотках некоторые российские дачники обеспечивают урожайность, которой могли бы позавидовать голландцы, французы и немцы! По картофелю, по овощам, по ягодам…

— Да, была советская статистика—в так называемых личных подсобных хозяйствах производилась треть картошки и половина всего мяса в стране. Я это отчетливо помню, как бывший журналист-аграрий. Да… А функционерам выдавали разные приятные вещи не в собственность, а типа напрокат. Этот институт был моден при советах — лыжи напрокат, телевизоры, палатки, мебель… А этим — дачи давали и машины.

— Лизинг.

— Этот бизнес сейчас возрождается, судя по рекламе! В этом, может, и есть смысл — снял себе дачу, и ладно, зато не надо ремонтировать и все такое прочее… А книги тогда какие ты читал?

— В 86-м? Я перечитывал Герцена, «Былое и думы». Интересная книга!

— Гм… Я ее последний раз брал в руки в 81-м, когда в Польше были разборки с «Солидарностью».

— Там впервые в официальной литературе, рекомендованной для чтения, я прочитал критику Маркса, например.

— Не помню. Типа он все наврал или что?

— Я в первый раз ознакомился с тезисом, что движущей силой всех революций является зависть. Это у Герцена прямо написано!

— То есть не забота о светлом будущем грядущих поколений, а именно так?

— Да… Зависть… Еще Герцен нас учил, что учение Маркса — это идеология лавочников… Вот… Там много чего интересного!

— Не зря его в Лондон сослали… Как Березу… Который у нас типа наследник «Колокола».

— Да ну, я тебя умоляю! Это как если бы создатель военных поселений Аракчеев вдруг неожиданно эмигрировал в Лондон и начал бы Николая Первого критиковать… Примерно из той же серии. Человек, который чуть голову не положил, утверждая теперешний режим у власти, потом вдруг воспылал к нему такой ненавистью… И стал вдруг говорить — ай-ай-ай, караул…

— Он же еще автомобили пиздил. Вон дело какое-то опять завели.

— Ну, было и было… У правоохранительных органов к Березе разное отношение в разные времена. На нашей памяти дело «Аэрофлота» закрывали за отсутствием состава каких-либо претензий к Абрамычу. А потом вдруг они обратно возникли, да? Он один воровал — или с кем-то еще? А если с кем-то еще, то они ведь продолжают владеть этим заводом? Или как? У меня к Березе сложное отношение, но давайте объективно смотреть — так же не бывает.

— Но он веселый парень.

— Веселый.

— Никто еще так не развлекал русскую публику, как он! И размах у него есть. А еще в 86-м было много текстов про НЛО… Якобы в Штатах с 47-го года хранились обломки сбитой тарелки с трупами инопланетян.

— Это я помню. Потом выяснилось что русские давно летающую тарелку изобрели, и она есть. Где-то в Саратове… Блоху подковали. Она хоть и сдохла…

— … но летает. А ты что думаешь об инопланетянах?

— Меня эта тема по большому счету никогда не волновала. Я не думал об этом. Цель какая — думать об этом?

— Ну, свалить на них что-то — убийство Листьева или Собчака.

— А ты уверен, что Собчака убили? Что он не своей смертью помер?

— О, вот видишь, ты даже не говоришь: «Что ты несешь, что ты мелешь, да кто б его мог убить?!» Ты чисто конкретно спрашиваешь, уверен ли я… Он умер в такой момент подходящий…

— Но ведь в своей постели…

— Ну да. И Сталин тоже в своей постели практически. Гораздо интересней та версия, где охрана боялась к Сталину войти, врачи боялись лечить, Политбюро боялось, что он выживет, ТАСС боялся объявить, что вождь коньки откинул…

— Дыхание Чейн-Стокса. У Сталина вот именно такое было перед смертью, об этом сообщалось.

— Ладно. А Чумак тебя тоже не волнует?

— Меня — нет. Но меня волнует, что Чумак волнует большое количество россиян. Это — да.

— Мне рассказывал один человек, который с Чумаком устраивал концерты…

— Концерты — хорошее слово!

— Ну короче, они стадионы арендовали. Чумак выступает, а товарищи уже бухают, организаторы. И Чумака зовут выпить. А он говорит — не могу, у меня сейчас второе отделение будет, надо к народу идти. И ему дают совет — что сказать публике. Чумак выходит на сцену и говорит в микрофон: «А теперь, перед началом второго действия — двадцать минут лечебного молчания».

— Ха-ха-ха.

Комментарий