Альфред Кох - Ящик водки. Том 3

После вашей книги ничего читать не хочу, за исключением самых дорогих мне авторов: Сергея Алексеева (Русский проект) и Вл. Н. Мегре (серия книг «Звенящие кедры России»). Остальные подаются просеянной галиматьей. Тот, кто просеивает, считает нас всех быдлом. Что подали, то и жрите! Больно, обидно, досадно!

Есть еще у меня стихи, посвященные России и некоторым известным людям, в т. ч. и инициаторам войны в Чечне, где мальчиков учили убивать, а потом в гробах встречать.

Альфред и Игорь, скажите, пожалуйста, что мне теперь делать, ведь ваши книги не дают мне уже покоя?

С уважением к вам.

Виктор Юрьевич Некрутенко

Когда в России совесть сильнее страха, тогда в стране весна реформ. Это редко, но — бывает. Так было при Александре Втором. Узнав, что Альфред Кох хочет поставить ему памятник, я купил «Ящик водки».

Люди делятся на тех, кого зовут, и тех, кто зовет. Обе категории обычно недовольны друг другом. Это закон мира, который в нормальных странах вошел в привычку. Россия — историческое исключение. Она запуталась в двух соснах, в результате чего жизнь в ней давным-давно невыносима. Основной причиной этого положения является, видимо, то, что в России люди отказываются играть устойчивые социальные роли, им претит быть функцией, им подавай интегральность. Вот в двух словах содержание, по крайней мере, первых двух книг «Ящик водки», смысл которого по той же названной причине едва ли понятен их авторам. В результате авторы оказываются как субъектом, так и объектом не только повествования, но и анализа. «Ящик водки» говорит о его авторах больше, чем им кажется, а может быть, и хотелось бы. Игровая атмосфера веселья, созданная в их стебноантичных диалогах, переодевание в банные халаты и прочие прибамбасы не мешают книге принять отчаянный, если не трагический облик.

К счастью для книги, творческий потенциал Коха и Свинаренко разнополярен, и междусобойчик оказывается вполне запойным. Читаешь — не оторваться. Чего же боле? Разве что похмелье. Десять лет, расписанные в двух книгах, от смерти Брежнева до смерти СССР, не только наша общая жизнь, но и наш общий уникальный шанс, по отношению к которому термин «просрать» звучит детсадовским рефреном. Каждое поколение российских людей рождается с надеждой, умирает — разочарованным, но не каждому поколению удалось увидеть надежду живьем, будто видение Девы Марии в Лурде или в Португалии: вот она стоит перед тобой. Есть постмодерн, а есть новый российский жанр — постнадежда, в котором и выпит ящик водки, и, как бы ты ни глумился над своими былыми иллюзиями, горечь лезет наружу, и тогда все равно всему, и даже Штольц равен Обломову.

Кох, конечно, и есть тот Штольц в состоянии постнадежды. Только он социально интереснее гончаровского героя, он — супер-Штольц,, побывавший на вершинах российской власти и окунувшийся в нешуточный бизнес. У него позиция знающего, и этого знающего раздражает клоунада собеседника, но он приговорен к беседе с ним по законам российской реальности.

Постнадежда как жанр складывается из нескольких философских предпосылок. В русской традиции не принято дурно отзываться о человеческой природе вообще. Даже Чаадаев этим не занимался. Даже у Лермонтова на этот счет есть двусмысленная позиция. Однако шоковый эффект мизантропии внутренне противоречив. Кох открыто заявляет, что человеческая природа зла и опасна, что только легкий покров цивилизации защищает ее от очевидного распада. Свинаренко не работает на этих вершинах, он суеверно отшучивается. Позиция Коха, как показывает опыт самой цивилизации, доказывается и опровергается бесчисленными примерами, она сближает его политически одновременно как с жертвами, так и с палачами. Все мировые диктаторы презирали людей. Политическое разочарование в людях свойственно и большой части наших реформаторов, не справившихся с реформами. Византропия дает моральное право бывшим кагэбешникам управлять страной как им вздумается.