Александр Попов - Хорошие деньги

По команде сели за столы, по команде поднялись. Василию пришлось на ходу доедать пончик, потому что он еще не умел так быстро есть.

Детей привели в музыкальный класс. Строгая, но красивая, с высокой прической тетя стала разучивать с детьми песню. Василий быстро запомнил слова и прилежно пел. Старались все, даже усердствовали, тянули слова до тончайшего фальцета, но музыкальный руководитель досадливо прицыкивала и строго говорила:

– Плохо. Еще раз. Бодрее. С улыбками. – И била длинными белыми пальцами по клавишам.

Спели раз, спели два, три, четыре. Дети устали, ссутулились. Солнечные блики запархивали из палисадника и забавно, зазывающе шевелились на стенах и потолке. Детей тянуло на улицу, хотелось играть и бегать.

– Через несколько дней наш музыкальный монтаж придет смотреть комиссия, – сообщила недовольная тетя, – если так плохо будем репетировать – опозоримся. А ну-ка, бодрее!

Что такое "монтаж" и "комиссия" Василий еще не знал, но он почувствовал, что тетя не отстанет, пока дети не споют так, как ей представляется. Василию очень хотелось на улицу, и он старался петь хорошо. Его усердие руководитель заметила:

– Молодец, мальчик, – погладила она Василия по голове. – Все свободны, а ты останься.

Дети сорвались с мест, но возле двери вытянутой рукой их остановила воспитательница, велела вернуться, сесть; потом велела встать, выстроиться возле двери и тихо выйти.

– Ведь вы меня похвалили, почему же не отпустили? – Василий был весьма огорчен.

– Не отчаивайся, дружок. Наиграешься за свою жизнь. Ты великолепно поешь – попробуем исполнить сольную партию.

Василий отвернулся и прошипел:

– Не буду петь.

Ему сдавалось, что с ним поступают крайне несправедливо.

– Какой ты, оказывается, бука.

Василий молчал.

– Смотрите-ка, какой обидчивый! – засмеялась руководитель. – Ладно уж – иди, гуляй.

В пятницу за Василием пришел отец. Рита Николаевна взяла его за локоть, отвела в сторону и, значительно-осуждающе посматривая на Василия, долго что-то говорила ему. Отец, прикусив губу, угрюмо слушал. На улице он сказал сыну:

– Ты дрянной мальчишка.

Василию от великой обиды хотелось разреветься, но он сдержался и стал, проявляя независимость, отставать от отца. В его сердце отчаянно-ненавистно билось – почему им всем хочется обижать его?! Что он сделал скверного, что воспитательница наябедничала на него?!

Два дня Василий пробыл дома, и с каким скрипом и непокорством в понедельник он возвращался в детский сад. Ему хотелось чувствовать себя свободным, вольным человеком, который может выбирать, ему хотелось, чтобы рядом с ним всегда находились родные, любимые им люди – мать, отец и сестра. Василию было тяжело и грустно в чужом, незнакомом обществе, хотелось уединения, тишины, хотелось ложиться в постель со своей любимой игрушкой – плюшевой собачкой, хотелось – когда дома никого не бывало – варить из сахара петушков и с упоением их сосать, хотелось каждый вечер встречать маму, прижиматься лицом к ее ногам.

Утром, когда мать спешно застегивала на Василии пальто, он угрюмо буркнул:

– Не пойду в детсад.

– Что за выдумки, Вася?

– Не пойду, не пойду, не пойду! – закричал он, вырываясь из рук матери. – Мне там плохо.

– Прекрати! – Мать хлопнула сына по голове. – И без тебя хватает в жизни нервотрепки.

Василий не ожидал, что мать ударит его, раньше она никогда его не наказывала. Больно было единственно потому, что самый родной, любимый человек не захотел понять его и посочувствовать. Василий непокорливо-медленно побрел за матерью; молчали всю дорогу.

На прощание мать обняла его и шепнула на ухо:

– Прости меня, маленький мой: твоей маме страшно тяжело.

Василий покачал головой, но взгляда на мать не поднял…

Окладников устало закрыл глаза с желтовато-синеватыми веками: почему он сейчас вспоминает свое детство? Может, потому, что именно тогда выковалась его душа? Себя, ребенка, ему почему-то хочется назвать волчонком, который, сколько его не корми, все равно смотрит в лес. Дети играли, веселились, а он отчего-то смотрел в окно или за ограждение. Смотрел на свободу! Василию представлялось, что за окном или за ограждением протекает свободная, без унижений и насилия жизнь.

Он уже тогда был человеком – правильнее, становился таковым, – который что-то задумал. Нет, он еще ничего серьезного, с перспективой на всю жизнь не задумал, это произойдет позже, но все детсадовское заставило, вынудило его кое-что замыслить.