Джордж Хаген - Ламентации

Она опустила книгу на колени.

— С Кэлвином меня знакомить не надо.

— Кэлвин мне не друг, — ответил Уилл.

— А Доун Снедекер говорит, вы не разлей вода.

— Доун говорила обо мне? — встрепенулся Уилл, вдруг окрыленный надеждой.

Минна многозначительно пожала плечами:

— Не хотела бы я, чтобы обо мне так говорили.

Перед школьными каникулами Квинстаун окутали душные туманы. В старом доме скрипели балки, стыки размокли, двери не закрывались как следует, а окна заклинивало.

Минна отпустила волосы и к июню уже распрощалась со своей неизменной шапочкой, открыв шелковистую каштановую шевелюру. Она очень похорошела, и Джулия допустила промах, намекнув на это Уиллу.

— Правда, красивая? — заметила она. — И глаза, и овал лица, как у мамы, а фигурка — прелесть! Но по-моему, ей так одиноко! Если бы я могла что-то…

— Мама, не надо, пожалуйста, — скривился Уилл. — Неужели ты ничему не научилась?

— В каком смысле?

— Помнишь Кролика? Глаза ты ему вылечила, но друзьями мы не стали. Так что оставь Минну в покое.

Уилл работал в «Датч Ойл» сверхурочно. В июле он купил новый велосипед и стал подумывать о подержанной машине.

— И не мечтай! — сердилась Джулия. — Никаких машин! Полдюжины твоих школьных товарищей в год гибнут на дорогах.

— Да, но они садятся за руль пьяными. Просто они придурки. Я на такую глупость не способен.

— Нет, Уилл, я за тебя боюсь. Давай дождемся твоего выпускного, а там делай что хочешь!

Джулиус за лето вырос на семь сантиметров, обогнав Маркуса. В тринадцать лет на лицах близнецов высыпали прыщи, а черты совсем определились, лишившись детской мягкости. Джулиус стал точной копией Говарда — длинный нос, широкие плечи, — к этому приплюсовывалось материнское упрямство. Маркус был тоньше, стройнее, с густыми черными кудрями. Черты лица у него были нежнее, держался он спокойно и замкнуто. После того как в школе начали проходить «Макбета», от которого Маркус пришел в восторг, Джулия купила ему в букинистическом магазине томик Шекспира. Большую часть лета, не считая тех редких часов, когда Джулиус предлагал наведаться на пруд возле заброшенной каменоломни, — в этом укромном месте можно было всласть поплавать без протеза, не опасаясь любопытных взглядов, — Маркус провел в компании Джульетты, Миранды, Офелии и Виолы, смоля сигарету за сигаретой.

Для Говарда лето оказалось тяжелой порой, поскольку его уединение было нарушено. Хоть он и поклялся никогда больше не браться за ремонт, но перебазировался на чердак и попытался привести в порядок изоляцию, лишь бы остаться в одиночестве. Когда понадобилось заменить кровлю, пришлось взять в помощники Джулиуса, и Говард тут же об этом пожалел. Почти весь месяц прохожие слышали, как переругиваются на крыше отец и сын.

— Что мне с ними делать? — спросила Уилла однажды вечером Джулия.

— Скажи спасибо, что они вообще разговаривают, — ответил Уилл. — Это первое дело за много лет, которое папа доведет до конца. Лучше не трогай их.

Джулия вняла совету — ведь во всем, что касалось мира в семье, она доверяла Уиллу. В свои восемнадцать он почти стал мужчиной.

Близнецы тоже быстро взрослели. Джулиус рос открытым, общительным, но, когда он приводил домой девчонок, все как одна влюблялись в Маркуса. Бывало, девочки приходили к Джулиусу, только чтобы познакомиться с Маркусом, который (если был в настроении) читал вслух шекспировские монологи, а потом исчезал в своей комнате. Джулиус же показывал гостье свою коллекцию порножурналов, и бедная девчонка, разумеется, спасалась бегством, а Джулиус прыгал в душ и утешался обычным способом.

В четверг вечером, вернувшись с работы, Уилл застал Джулию беспокойно расхаживающей из угла в угол. Пропал Говард — уже несколько часов о нем не было ни слуху ни духу.

Вооружившись фонариком, Уилл отправился на поиски и в конце концов обнаружил отца в глухом переулке в полумиле от дома — тот пытался сдвинуть с места почерневшую от времени и сломанную кровать, которую нашел на обочине. Находка была совершенно неподъемной, но Говард наотрез отказывался возвращаться домой без нее.

— Людям невдомек, — пропыхтел Говард, — что это не кровать, а произведение искусства.

— Папа, ты сошел с ума, — вздохнул Уилл.

— Пусть так, — пробормотал Говард. — В нашем обществе всякого, кто к чему-то неравнодушен, считают безумцем.

— Наверное, безумцы, — возразил Уилл, — это те, кто неравнодушен к вещам, а не к людям.