Татьяна Дагович - Ячейка 402

– Да-да, – закивала. Она считала, что последнему бреду поддакивают, но умирающий подскочил на своей тахте. Анна закричала и отшатнулась.

– А с чего ты взяла, что я умираю? – захохотал он. – А?

Она попятилась. Двери комнаты открылись на шум, там толкались заплаканные, недоумевающие, как она сама. Больной тем временем скинул одеяло, встал на ноги.

– Фух. Это же надо – попустило. По-пу-стило! Я говорю. Ну?

Он окинул присутствующих взглядом, требующим радости.

Анна выходила из комнатки. Больной хохотал, пританцовывая, но, увидев, что она убегает, закричал:

– Подожди. Подожди, мне надо с тобой поговорить! Я же специально для тебя это придумал, я так старался. Это же шутка была! Стой! Стой, говорю! Ты ничего не понимаешь, это единственный шанс! Ты же прекрасно знаешь, ты знаешь, что никогда никто не умирает! Ты же не верила в эту игру, я проверял, никогда не верила! Вернись, кому говорю, будем играть вместе! Мне надо… Ты нуж…

Но она протиснулась и ушла, нашёптывая: «Какие кретины».

– Вернись! – услышала вопль, переступая порог, из прихожей – в коридор Колонии, к привычному бело-зелёному полу.

Когда Анна исчезла в глубине коридора, слилась с белыми и зелёными плитками, он перестал кричать, но тихонько заскулил себе в кулак, вернулся в свою квартиру, подальше от бело-зелёного, вернулся в свою смертную комнату, лёг на тахту. Заплаканные люди в личном стояли неподвижно, и он заорал на них:

– Убирайтесь! Спрячьтесь! Вон!

Спешили прятаться. Молча, кто куда мог, – под стул, за штору, в шкаф, и пропадали, сливались, как слилась Анна с полом Колонии. Но первое огорчение прошло, и он заговорил спокойнее:

– Надо было придумать другой сценарий. Это был шанс, я упустил шанс. Она тоже упустила. Дура.

Или я ошибся? Или она, как другие, прикрикнешь – и исчезнет? Она не знала, что не болеют, не умирают, значит верит. Специально соврал братец про неё, готовил мне западню!

Но почему она не захотела и не смогла вытащить меня отсюда! Ненавижу её, ненавижу это место. Сколько лет прошло, а одни и те же цвета всё лезут. Навязчивые. Мне должно быть хорошо здесь, я всё продумывал так, чтобы мне было хорошо. А они лезут.

Ну и пусть, пусть, пусть. Я обойдусь без неё. На этот раз я выдержу. Закрыть глаза и держать их закрытыми один день, второй день и третий день. Три дня подряд. На этот раз я точно дотерплю до последнего дня, и этот кошмар кончится. Эти здания распадутся, разлетятся, не будут больше.

В прошлый раз помешала кошка. Подходил к концу второй день, и он начинал верить в удачу, но откуда-то взялась эта кошка. Никто не знает, как она попала в квартиру. Она ластилась, тёрлась о его колени, мяукала, он отмахивался вслепую и случайно открыл глаза. Всё насмарку. А в позапрошлый раз, вот этого он никогда не забудет – телефонный звонок. Кто бы ещё мог позвонить в такой момент, когда цель уже светила рядом! Братец.

«Нельзя злиться, не сейчас. Нужно сосредоточиться». Он пересел на пол, поджав ноги. Сжал пальцами виски, сжал веки.

«Может, ещё успею наверстать потерянное время. Кретинизм какой, почти час работы, вычтут же из пайка, сволочи».

– Ну что? – спросила Каро, едва сдерживая любопытство.

– Я и сама толком не разобралась. Кретинизм какой-то.

– Кретинизм? – Каролина усмехнулась, доброжелательно и понимающе. – Только не говори потом, что у тебя связей нет.

– Какие связи, Каро?

– А мы гадаем, как ей всё с рук сходит! Да нагрелся уже, нагрелся твой утюг! Гладь давай!

Люба припарковала малышку «Клио» (подарок родителей после нервотрёпки в личной жизни) возле супермаркета, квартал прошла пешком. Разглядывала красные осыпавшиеся узоры дореволюционного дома. Ночью всё выглядело немного иначе, но узнать можно. На городском сайте она прочитала, что до революции здесь был доходный дом, после революции – коммуналки, но не нашла ни слова о тех, кого искала. Поднявшись на третий этаж, с размаху толкнула дверь квартиры номер двенадцать, оказалось – заперто. Её это рассердило – несколько раз стукнула кулаком в дверь, долго держала кнопку звонка нажатой. Не открыли.

Сбежала вниз, сметая ладонью пыль с красных перил. Вышла на улицу и уставилась на окна без штор, не мытые последние полвека. Любовь была уверена, что сейчас разглядит внутри движение, и её саму заметят и не открыть постыдятся. Теперь, освободившись от Георгия, она столько могла и хотела спросить, сказать, потребовать, а может быть, остаться с ними или забрать их к себе. Не заметила, как к ней подошёл немолодой мужчина в слишком лёгком пальто, ойкнула, прежде чем узнала в нём дальнего знакомого, то ли приятеля, то ли партнёра отца, имени не помнила.