Латифа Aз-Зайят - Открытая дверь

Однако король и реакционные правительственные деятели готовы были ради своего благополучия продать страну и народ. Они не сидели сложа руки. Король и его окружение — феодалы — отлично понимали, что если они не сдержат народный гнев, то будут сметены вместе с колонизаторами.

Пытаясь отсрочить неизбежную гибель, они шли на самые грязные провокации. По их указке в январе 1952 года в разных концах Каира вспыхнуло пламя пожаров. Горели комфортабельные гостиницы, кинотеатры, жилые дома. Во всех этих поджогах реакция обвинила тех, кто восстал против поработителей, кто боролся за свободу своего народа. Но и на этот раз она просчиталась. В пламени каирских пожаров дотла сгорела надежда народа на то, что король и послушное ему правительство опомнятся и подумают наконец о Египте и египтянах.

Дальнейшие события не заставили себя долго ждать. Утром 23 июля 1952 года восстала армия, в стране произошла революция. Еще недавно лишь за одно слово «революция» можно было угодить в тюрьму. Сегодня о ней говорили повсюду.

Пришедшее к власти революционное правительство действовало энергично и дальновидно. В первую очередь оно изгнало погрязшего в разврате короля Фарука. Лейла узнала об этом на улице от рабочего, ехавшего на велосипеде. «Словно рухнула невидимая стена, разделявшая до сих пор незнакомых людей. Все смеялись, пожимали руки, обнимали друг друга. Лейла стояла среди ликующей толпы и чувствовала себя ее частицей. Ведь все они составляют одну семью, одно целое».

Народное движение разливалось, как Нил в осеннее половодье. Новое египетское правительство добилось вывода английских войск из страны и приступило к осуществлению реформ. И чем больше льгот получали египтяне, тем сильнее негодовали колонизаторы.

Борьба еще не кончилась. Предстояло добиться полной независимости, взять в свои руки экономику, начать строительство фабрик и заводов, в которых так остро нуждалась страна, и, конечно, не упуская времени, приступить к осуществлению мечты всех арабов — строительству Асуанской плотины. Вашингтон, Лондон и Париж пообещали кредиты. Но за это они потребовали не только военных баз, но и покорного следования в фарватере политики колониальных держав. Египетское правительство отвергло эти оскорбительные условия. Официальные представители трех держав уведомили правительство Египта о том, что ему отказано в кредитах.

Египтяне ответили национализацией Суэцкого канала. Удар пришелся по самому больному месту. Никогда еще до этого колониализм не получал такого сопротивления на африканской земле. Колонизаторы решили дать бой. Над Египтом нависла угроза нападения. На средиземноморских базах Англии и держав НАТО были сосредоточены войска и военная техника, готовились десантные суда и парашютисты.

Стояло необычайно душное лето. Густые фиолетовые вечера несли с собой томительное ожидание. Приближался решающий момент. Надо было твердо, раз и навсегда определить свое место в мире. Этот вопрос стоял перед миллионами египтян, раньше находившимися вдалеке от политики.

Махмуд, мучительно переживавший предательство прежнего правительства и порой впадавший даже в отчаяние, обрел и мужество и твердость. Пролитая им кровь, пребывание в тюрьме безошибочно подсказали, куда и с кем он должен идти.

Иначе смотрели на происходившие события те, кто придерживался позиции «моя хата с краю». Они старались отгородиться от жизни, делать вид, что не замечают перемен. Мухаммед Сулейман-эфенди, слепо преклонявшийся перед могуществом авторитетов, всегда держался на почтительном расстоянии от политических разговоров. Его идеалом было надежно устроить жизнь своих детей, увидеть их семьи в достатке, почитающими отца и мать. Освободительная борьба вызвала в этом человеке смешанное чувство страха при мысли о том, что рушатся вековые устои, и гордости за своих мужественных собратьев. Но Сулейману-эфенди и в голову не приходило, что к числу этих смелых людей могут принадлежать и его дети. Стремление Махмуда уехать на Суэцкий канал и там встать в ряды борцов сопротивления вызвало в нем решительный протест.

«— Ты баран, который добровольно идет на убой… — говорил отец. — Запомни: если ты уедешь, ты больше мне не сын!»

Но Махмуд уехал. Именно здесь, в горячке боевых дней, он нашел себя. С нежностью он написал своей неугомонной сестренке: «В Каире я считал, что живу. Но теперь, после всего пережитого, я понял, что глубоко ошибался. Нет, то была не жизнь, а жалкое прозябание. Ты спрашиваешь, бывает ли мне страшно. Конечно, бывает. Особенно было страшно на первых порах. Но ведь именно победа над этим подленьким чувством и приносит человеку настоящее удовлетворение».