Михал Вивег: Лучшие годы - псу под хвост

— Когда все три птички садились на нее, — рассказывал Квидо, — две на плечи и одна на голову, бабушка достигала поистине алтарной симметрии.

Но что не выносил Квидо, так это отвратительную дедушкину привычку делиться с попугайчиками пищей: подходящую еду он сперва тщательно разжевывал, а потом широко разевал рот — птички тотчас слетались к нему и, стуча клювиками по его пожелтевшим зубным протезам, требовали своей доли.

— Никогда в жизни, ни в одном порнофильме, какой мне когда-либо доводилось смотреть, — рассказывал Квидо, — я не видел ничего отвратительнее этих трех обслюнявленных хохлатых головок, поочередно совавшихся в дедушкин рот, полный мясной подливки.

Если дедушка Иржи относился к Квидо чуть сдержаннее остальных, то вовсе не потому, что недостаточно любил его: с одной стороны, работая в канцелярии президента, он был занят больше других членов семьи, с другой — не опускался, по его же выражению, до какого-либо соперничества в борьбе за благосклонность внука, не говоря уже о тайных его похищениях у кого-то из близких — чем с азартом занимались обе бабушки. Но если мальчик все же оставался на его попечении, он до мельчайших деталей продумывал для внука программу, так что тот не скучал ни минуты, — они летали в Карловы Вары, на пароходике плыли на Слапы, взбирались на десятки пражских башен, посещали музеи, Петршин, Вышеград, планетарий и, разумеется, Пражский Град. У дедушки был пропуск, открывавший перед ним все двери, а посему, к примеру, королевские регалии Квидо увидел на несколько лет раньше прочих смертных. И потом, у дедушки было редкое качество уловить момент, когда внимание этого обычно любознательного малыша начинало ослабевать: тогда он сразу же заканчивал просмотр, нырял с внуком в какой-то заманчивый проход или пробегал с ним по незнакомой улочке — и они вдруг оказывались на остановке трамвая, увозившего их куда-то, где они пили лимонад и съедали по большому куску мяса с очень маленькой порцией гарнира.

Во время этих прогулок дедушка бывал немногословен, но то, что он говорил, маленький Квидо с достаточной точностью запоминал.

— Все важно, — поучал он однажды из ванны свою мать, — но нет ничего, что было бы важнее всего.

— Кто тебе это сказал? — спросила мать с улыбкой.

— Дедушка Иржи, — сказал Квидо и склонил голову к красно-белому плавающему пароходику — на шее у него образовались три округлых, как трубки органа, подбородка.

Восхищенная подобными эскападами Квидо, его мать — как, впрочем, большинство матерей — полагала, что под жировыми складками сына скрывается недюжинный талант, который рано или поздно проявит себя. А потому еще двухлетнему Квидо она с чувством декламировала отрывки из пьес, причем не только детских и не только тех, в которых играла сама.

часто, например, читала она Квидо. Конечно, она была далека от мысли, что мальчик достаточно глубоко понимает стихи Корнеля, однако надеялась, что с их помощью сын станет немного другим, чем все эти дети, воспитанные на чешских сказочных персонажах — на Ферде-Муравье и Спаличке.

— В конце концов ей это действительно удалось, — спустя годы рассказывал Квидо. — Мы с моим психиатром так и не смогли ей этого простить.

Но первые результаты ее воспитания посредством искусства были настолько неубедительны, что в какой-то момент у нее возникли сомнения: уж не передались ли Квидо исключительно отцовские гены. А посему она окружила сына еще и «импульсами технического характера», едва не лишившими его жизни. Кроме прочего, она преподнесла Квидо старый разбитый приемник, который, по ее словам, должен был стать «индикатором склонности мальчика к электронике». В одно ненастное воскресное утро Квидо украдкой включил приемник в сеть, оторвал заднюю крышку и просунул внутрь руку в поисках несомненно самого сильного импульса для всего своего онтогенеза. Вид выпученных остекленевших глаз почти бездыханного сына, лежавшего под столом на персидском ковре, настолько ужаснул мать, что долгие годы потом она довольствовалась лишь абсолютно классическими и — как она выразилась — «интеллектуально совершенно стерильными» карандашами и пластилином. Но Квидо принял это — особенно цветные карандаши — с большой благодарностью: среди самых больших его удач была картинка «Парашютисты под дождем».