Михал Вивег - Лучшие годы - псу под хвост

— Неужто ты так и не скажешь ему, что ты о нем думаешь? — напирала на него жена.

— А зачем? Мы непременно поссоримся. Или ты думаешь, что я открою ему глаза и он изменится? Я собак не умею воспитывать — тем более людей!

— И то правда, — в порядке исключения согласилась с ним жена, но тему продолжила: — Стало быть, тебе не важно, что ты живешь во лжи?

— Важно, — сказал отец. — Но это для меня чуточку менее важно, чем восемь часов кряду сидеть в конторе с кем-то, кто оскорбленно швыряет на стол что попадает под руку. А я всякий раз вздрагиваю. От этого у меня выступает лихорадка.

— Так что ты живешь во лжи из-за лихорадки!

— А ты не живешь во лжи?

— Естественно, живу. Мы все живем во лжи. Но я борюсь против нее! По-своему, внешне неприметно, но борюсь!

— Юридическим способом, — бросил отец.

— Да, именно так. Я правовед, значит, с помощью права.

— В стране, где нет права, — уточнил отец Квидо. — Тебе не кажется, что в этом есть нечто неразрешимое?

Он коснулся явно чего-то болезненного для жены, ибо она отреагировала весьма раздраженно:

— Зато ты борешься за правду в столярной мастерской!

— Нет, не борюсь. И никогда не утверждал ничего подобного. Я лечу там нервы. Не представляешь, как это меня успокаивает. Мастерю какую-нибудь полочку и напрочь забываю обо всем на свете.

— Полочку! — вскричала мать Квидо. — Лучше найди ЛСД. Тогда забудешь о мире гораздо быстрее и по крайней мере это обретет какую-то форму!

— Чего там ЛСД! Лучше попробую найти какое-нибудь дерево!

Отец Квидо говорил правду: он купил по дешевке старый токарный станок, расширивший его столярные возможности, но найти подходящий материал ему не удавалось, и он долгое время довольствовался лишь какими-то обрезками. Из них он вытачивал рыболовные поплавки, хотя сам не рыбачил, или разные подвески, которые никто не носил, — и все лишь для того, чтобы подольше находиться в мастерской.

— Когда у него не осталось ни одного куска дерева, который можно было бы закрепить в станке, он начал вручную вырезать всякие миниатюры с глубоким символическим смыслом, — рассказывал Квидо. — Самым значительным творением этого периода, несомненно, был уменьшенный макет пограничного шлагбаума в Розвадове.

— Дружище, вы никак дурака из меня делаете! — сказал редактор. — Жизнь во лжи, государство без права… Договорились мы кое о чем или не договорились?

— Но ведь против правды не попрешь, — упрямо сказал Квидо. — Какой смысл, если это будет неправда?

— Смысл?! — сказал редактор. — Вы в самом деле еще ребенок! С каких это пор, скажите на милость, мы в Чехии можем спрашивать, имеет ли наша литература смысл? Такую роскошь наша страна никогда не могла себе позволить! Здесь всегда только и спрашивают, существует ли вообще литература. Есть ли она у нас. Разве вы этого не понимаете?

— Нет, — сказал Квидо. — Не понимаю.

Как только отец Квидо раздобыл нужный материал и в мастерской появились ровные сосновые и еловые доски, светлые дубовые многогранники, фанера, короткие и подлиннее планки, красноватые чурбачки дикой сливы и прочее, он с упоением, долго подавляемым, принялся за новую работу. Для затравки он выстругал несколько мисок, подсвечник и раму для зеркала, затем взялся за карниз для занавесок, о которых так мечтала мать Квидо, обшил деревом радиатор центрального отопления в детской, смастерил для Квидо простую книжную полку и покрыл лаком лавку на веранде. Но он постоянно чувствовал, что его поделкам чего-то недостает. Во всем, что он выносил из мастерской, при свете дня всегда было нечто, накладывавшее на его изделия черты дилетантства: в сочленении чуть расходились углы или же вдруг обнаруживалась узкая щель, в лаковом покрытии — несколько вздувшихся пузырьков. А если изделие с точки зрения ремесла было в полном порядке, то с точки зрения эстетики обычно оставляло желать лучшего.

— В этом плане стоит сказать о журнальной этажерке, — рассказывал Квидо. — Отцу она удалась, но он сделал ее такой массивной, что все гости уже с порога обычно спрашивали, почему у нас в гостиной стоит кормушка.

Отец Квидо не выносил дилетантства. Все свое детство и юность он провел среди расшатанных, расклеенных, разваливающихся вещей, которые опять же по-дилетантски ремонтировал его отец, дедушка Йозеф. Даже сейчас, стоило ему только вспомнить все эти двери шкафа, закрепленные сложенными бумажками, электрические шнуры, обмотанные лейкопластырем, и расшатанные паркетины, законопаченные жвачкой, его бросало в дрожь. Уж коль его работа в торговом отделе подчас бессмысленна и неэффективна, так пусть хоть работа по дереву будет на уровне, с надеждой рассуждал отец Квидо, но, как он ни старался и каким бы качественным ни был материал, эта надежда всегда оказывалась тщетной. Видимо, ему не хватало какого-то врожденного чутья, которое он пытался возместить временем, проведенным в мастерской.