Михал Вивег - Лучшие годы - псу под хвост

— Если вы выбираете имя потому, склоняется оно или не склоняется, его можно было бы назвать, допустим. Филе, — сказал Квидо. — Оно-то уж точно не склоняется.

— Как видите, пан редактор, — сказал Квидо, — в грамматике я всегда был силен.

— Второй ребенок? — возмутился дедушка Йозеф. — Сейчас?

Проходя по комнате, он шлепанцами растаптывал рассыпанный птичий корм. На карнизе уже опять сидели три попугайчика, на этот раз зеленые. Квидо заметил, что окно закрыто.

— В такое время — ребенок?! — гудел дедушка. — Хотите, чтобы какой-то большевик пристрелил его?

— Ради всего святого, прекрати! — взвилась бабушка Вера. — Прекрати сию же минуту!

— Мне — прекратить, а им стрелять в людей?!

— Папа, прошу тебя, не кричи, — подал голос отец Квидо. — Крики нам не помогут.

Дедушка жадно затянулся сигаретой.

— Ладно, молчу, — сказал он, с трудом овладевая собой. — Ну а что нам поможет, на твой взгляд?

— Откуда мне знать, папа, — беспомощно сказал отец Квидо.

— Ну так я тебе скажу! — Дедушка Йозеф снова повысил голос. — Повесить их, оно и поможет!

— Не поможет, — сказал отец Квидо. — Но психиатр тебе явно помог бы.

2) В последующие месяцы отец Квидо не раз испытывал ощущение, что психиатр нужен ему самому, — несмотря на все посулы, он до сих пор не получил для своей жены и детей квартиру. В сентябре ему выделили трехкомнатную квартиру на первом этаже «Караулки», но в конце концов она досталась другой семье. Отец Квидо был на грани отчаяния. Прошлогодняя зима, проведенная на веранде, оказалась таким испытанием, о котором было страшно и вспомнить. В морозные дни термометр показывал не более тринадцати градусов, хотя электрокамин и обогреватель работали на полную мощность. Стулья, стол и кровать неприятно холодили руку, а ночами, когда за окном мороз крепчал, дыхание мгновенно превращалось в беловатый пар. Квидо и его мать без конца простуживались, а он сам. хотя и не признавался в этом, мучился от ревматических болей в суставах.

— Я обещала делить с тобой и радость и горе, — сказала ему жена на исходе лета, — но при температуре ниже восемнадцати градусов жить не буду. Поступай как знаешь.

Отец Квидо лез из кожи вон: ходатайство о квартире он дополнил справкой о беременности жены, сам лично следил за продвижением очередников, затем и устно и письменно без конца напоминал о своем ходатайстве, отвечал на десятки предложений, написал даже жалобу, но все впустую. Незаметно начался сентябрь, река сплошь покрылась листьями, и по утрам с ее глади поднимался все более холодный туман. Мать Квидо, придя с работы, тотчас забиралась в постель, и он неизменно направлял оранжевое сияние обогревателя на тот самый холмик под периной, каким обозначался ее животик. Квидо ревниво смотрел на этот освещенный маленький бугорок, под которым в тепле нежился Пако, и нарочито громко стучал зубами. В середине сентября он, естественно, подхватил грипп, и мать оставалась с ним дома в течение целых десяти дней. Лежали они вместе, пили горячий чай и ели в больших количествах витамины. Когда у Квидо спала температура, мама позволила ему читать ей пьесы Дюрренматта — а сама читала ему сказки Андерсена. Порой они лежали просто молча, рассматривая сквозь шестьдесят маленьких оконных стеклышек, окружавших их с трех сторон, разные формы и краски облаков, и мечтали.

Однажды в такую минуту Квидо представил себе некую неведомую экзотическую страну. Естественно, посреди нее стоял Пражский Град и Старый город, а потом — каскадом белых скал — вся эта страна полого спускалась к морю. Песок на тамошних пляжах был горячим и серебристо-золотым. В тени ближних пальм сидели учительница Гайкова, дедушка Иржи, Павел Когоут и пани Бажантова из костюмерной. Они читали разные пьесы, смеялись и пили кокосовое молоко прямо из орехов. Вокруг них кружились лазурно-голубые попугайчики, порой они садились на загорелые плечи Квидо и Ярушки Мацковой — на лапках у них были маленькие бархатные подушечки, так что их коготки не царапали ни Квидо, ни Ярушку. Квидо и Ярушка собирали ракушки, купались, а потом ложились на большие бобровые и норковые шкуры, чтобы погреться на солнце; когда Квидо хотелось, Ярушка показывала ему пипку. Видение этого края настолько захватило Квидо, что он часто вызывал его в своем воображении и в последующие дни. Опасаясь забыть все эти волшебные образы, он решил запечатлеть их навсегда: как-то вечером он взял в постель блокнот и ручку и все, что он, зажмуривая глаза, пока еще отчетливо видел, старательно записал.