Андрей Новиков-Ланской - Кто против нас?

Вдруг они оборачиваются к нему, он не слышит их голосов, но понимает их обращение к нему: «Иди к нам, воспой неописуемую славу Творца». Он подходит к ним, встает в их хоровод, чувствует их небесное прикосновение. Все существа поднимают головы к небу. То же делает и он. И ему кажется, что он видит Его глаза, Его лицо. Оно такое родное и такое прекрасное! Но этого не может быть! Никто не может видеть образа Его! Никто из людей. Гедройц смотрит на себя, на что-то полупрозрачное, туманное вместо своего тела и ощущает необыкновенную лёгкость. Такую легкость, что позволяет свободно взлететь над землей, над темнеющим небом и выше… Его невесомые крылья нежнее пуха, его руки как дым. Они все отрываются от земли, сливаются в одно нежнейшее облако и летят в объятия к тому, кто над ними. Там яркий белый свет, там ничего не видно. Гедройц просыпается.

Душа Гедройца была настолько истощена событиями того дня, что он спал весь вечер и всю ночь. Открыв утром глаза, он увидел, что находится в вагончике. «Крепко спал, перетащили сюда с берега ребята, а я и не заметил даже», — подумал Г едройц. Он вышел наружу и увидел Ивана.

— Проснулся наконец, — усмехнулся Иван. — Что ты так смотришь на меня? Ну, был я у директора твоего в музее. Вчера уже не застал, сегодня утром пошёл… — Иван интригующе замолчал.

— И что, Ваня? Что случилось? Не томи душу, скажи наконец, — умолял Гедройц.

Иван спокойно раскладывал влажные сети.

— Да с ним всё в порядке. Неживой он, вот и всё. Так что можешь быть спокойным.

Гедройц чуть не поперхнулся:

— Как это неживой? Что ты хочешь этим сказать? Ты его убил, что ли, как того немца? Ты же сказал, что просто наказать его хочешь, чтобы вёл себя правильно!

Иван продолжал возиться с сетью, ответил, не глядя на Гедройца:

— Да успокойся ты, Андрюха. Не я наказал его — его Бог покарал. А вернее, сам себя он порешил.

— Что ты говоришь? Я не понимаю, объясни толком, — требовал Гедройц.

— Говорю же, не убивал я его. Он сам с собой покончил. Прихожу сегодня в музей, а мне там и говорят: утопился, дескать, директор, записку вот оставил, что, так, мол, и так, у меня смертельная болезнь, не ищите меня, я в Волге теперь, чтоб не мучиться больше. Ну и всё такое. Я сам эту бумажку нарочно пошёл посмотреть. Там как раз следователь знакомый приехал, всех в музее расспрашивает. Дело завели. Хочешь — сам сходи туда, убедись своими глазами. Опасности тебе нет больше.

Гедройц ошарашенно молчал. Что-что, а уж этот поступок Владимира Ильича был совершенно неожиданным. И многое оставалось непонятным. Вряд ли директора замучила совесть, и вряд ли он настолько испугался, что Гедройц, узнав его в автомобиле, будет пытаться вывести его на чистую воду, это недостаточная причина для самоубийства. Тут что-то другое. А если всё дело действительно в смертельной мучительной болезни, то зачем тогда ему, умирающему, затевать все эти игры с курганом? Или попытка задавить Гедройца лишь прощальный злобный жест? Всё это довольно сомнительно.

Гедройцу вдруг пришла в голову ужасная мысль: «Да ведь это Иван сделал! Это же он ещё вчера приехал домой к директору, вынудил его написать прощальное письмо и потом увез на реку, как немца того. Как же он мог это сделать? И мне ничего нарочно не говорит, чтобы я не был соучастником. И как я сразу не догадался, это же так очевидно!». Гедройц бросил косой взгляд на Ивана, а тот поймал этот взгляд и ещё раз усмехнулся.

Гедройц подумал: как Ваня рассчитывает, что о его хитрости никто не догадается? Ведь если не было у директора никакой смертельной болезни, то тогда расследование будет продолжено. Хотя он говорил, что следователь знакомый, замнет дело в случае чего… Но когда убивал, не знал, кто будет следователь. Или они у браконьеров все знакомые? Мысли Андрея путались, он решил оставить смерть директора на совести директора и Ивана. В любом случае, что бы за последние несколько часов, пока он спал, ни произошло, он был свободен, он был в безопасности и мог спокойно продолжать начатое им дело. Путь к кургану был открыт.

Гедройц на прощание выпил с браконьерами самогону и вернулся в город. Первым делом он зашёл к себе в гостиницу, привел себя в порядок, принял душ, побрился и позавтракал. А потом направился в музей, вспоминая Владимира Ильича и все связанные с ним события последних дней. В музее по-прежнему была милиция. Помощник покойного директора, которого Гедройц узнал ещё в прошлый свой приход, был явно встревожен, однако, увидев Андрея, улыбнулся, объяснил следователю, что это писатель из Москвы, работающий с архивами. Следователь, к облегчению Гедройца, не выразил желания с ним беседовать и вообще довольно быстро закончил свои дела и уехал прочь.