Мишель Турнье - Метеоры

Роль врача и заключалась как раз в том, чтобы собрать воедино все мельчайшие признаки и болезненные проявления различного происхождения и возвести в ранг симптома, затем сгруппировать в синдром, а затем успешно воздвигнуть на жизни человека монумент, посвященный болезни и смерти, определенный, отмеченный, безоговорочный. И разумеется, эта диагностическая активность была только началом первого этапа. Дальше надо было очертить болезнь, установить ее как мишень, чтобы потом поразить точнее. Но чаще всего эта вторая, агрессивная по отношению к болезни, фаза заканчивалась неудачей и человек, возведенный в сомнительное достоинство больного, оставался лицом к лицу с этим черно-зеленым идолом — Болезнью, и тогда уж у него не оставалось сил на борьбу с ней, разве только — на слабые попытки смягчить ее.

Эдуард отказался от этой сомнительной игры. Вопреки советам доктора, он привычно окунулся в волны повседневности, с ее течениями, грозящими бедой, и вредоносными островами, которые сами собой возникали в его жизни. Он уступил желаниям женщин, сделав первый шаг по роковой дороге. Но, извините, он не зайдет слишком далеко. Само слово «диабет» — разве задело его слух? Во всяком случае, он его тут же забыл. Одним инстинктивным движением он проткнул гнойник абсцесса, намеренного кормиться за счет пока еще защищающегося тела, на котором он расцвел. Иронически улыбаясь и поглаживая пальцем усики, Эдуард послал к черту предписания и рекомендации, сказав Марии-Барбаре, беспокоившийся о результате консультации: «Как я и думал, ничего особенного, немного устал, может быть». И он вернулся к ритму своих постоянных перемещений между Парижем и Звенящими Камнями.

Слишком ранняя зима в этом году была прервана рождественскими отпусками, раздаваемыми с такой щедростью, что Сент-Аман и его окрестности внезапно опустели — союзные войска ушли так внезапно, будто объявили временную демобилизацию. Эдуарду удалось оказаться с Марией-Барбарой и детьми у рождественской елки, война, казалось, придала ей особый блеск. Сироты из Святой Бригитты, образовав хор и театральную труппу, пели рождественские гимны и разыгрывали пантомиму на тему чудесного приключения Трех Волхвов, пришедших из Счастливой Аравии поклониться Мессии. Впервые за много лет снег укрыл деревни и берега Бретани пышным покровом.

После разлуки Эдуард видел свою семью, свой дом, все вокруг с неестественной резкостью, в которой таилась необычная обездвиженность, как если бы и люди и предметы замерли на миг перед фотокамерой. Фотография, да, именно таким казался ему столь знакомый мир, старая фотография, уцелевшая, когда время уже разрушило все, что на ней. И в центре была Мария-Барбара с выводком детей, своих и сирот, приемная мать и кормилица, защитница всех обитателей Звенящих Камней.

Эдуард сократил свое пребывание дома для того, чтобы одни сутки посвятить Флоранс… Он нашел ее неизменной, всем своим видом показывавшей, что не принимает всерьез ни войну, ни Эдуарда-солдата, в которого тот вдруг превратился. Взяв гитару, низким голосом она пела для него солдатские песенки «Мадлон», «Горнист», «Самбр и Меза», наивные и хвастливые. Этим старым маршам, полным воодушевления и живости, она придавала столько меланхолической нежности, особый погребальный шарм, что они, казалось, повторяли как эхо последние слова, слетевшие с уст погибающих солдат.

Он с облегчением вернулся на зимние сент-аманские квартиры и снова заключил в свои объятия, светловолосую, плотную, большую, пахнущую хлебом Анжелику. Он возобновил свои медитации в термальных ваннах, размышляя о трех женщинах, определивших его судьбу. Незадолго до войны он страдал, заметив, что его плоть и сердце пошли разными путями, сохранив всю свою нежность для Марии-Барбары, он с пылкостью устремился к Флоранс. Он называл это расхождением между голодом и жаждой, не похоже ли это на разложение, распад любви, и, возможно, он сам уже издает запах тлена? Война примирила его с самим собой, подарив ему Анжи, и желанную, и трогательную, возбуждающую и успокаивающую. Но этот дар, упавший с неба, походил на алтарь, усыпанный увядшими цветами. Ведь он должен погибнуть, и Анжи была последним подарком, сделанным жизнью.

Фотографический аспект, в котором предстали пред ним Звенящие Камни во время рождественского отпуска и особенно печальные марши Флоранс, служили доказательством того, что торжественное военное небо Сент-Амана навсегда простерлось над его судьбой. Все три женщины, а кроме того, и друзья, и дети — все свидетельствовали об этом, каждый по-своему. Неудивительно, что Анжелика танцевала главную и особую партию в этой погребальной паване.