Мишель Турнье - Метеоры

Когда восточные каменщики приступили к ослеплению окон первого этажа тридцати девяти пограничных домов по Бернауэрштрассе, пожарные машины Запада выехали на позиции в конец улицы, чтобы помочь исходу, который еще продолжался. Теперь люди выбирались уже из верхних этажей. Использование больших лестниц могло быть истолковано как нарушение границы и могло спровоцировать стычки с Фопо. Но ничто не препятствовало расстилать страховочные маты и брезентовые полотнища, чтобы спасать прыгающих беглецов.

Зрелище терроризированных мужчин и женщин, принужденных выпрыгивать из окон, слишком поздно решившихся выбрать другой сектор, выглядело и трагическим, и смешным. Одна мысль неотступно преследовала Поля. «Мы не на войне. Нет ни землетрясения, ни пожара, и все же… Не характеризует ли это довольно неприглядно наше время, когда природные катаклизмы сменились административными? Это уже не проблема пушек и танков, речь идет просто о паспортах, визах и штампах». Внимание всей улицы в этот момент привлекли терзания одной пожилой дамы, которая не решалась выпрыгнуть с третьего этажа в растянутый внизу страховочный мат. Никакие подбадривания не могли заставить ее решиться, тогда кто-то предложил, чтобы она спустилась, как в любовных романах, по связанным простыням. Она уже повисла над бездной, когда в ее комнату ворвались Фопо, склонились в окно и попытались втянуть ее обратно, таща за привязанную простыню. Толпа возмущенно закричала, один западный полицейский вытащил револьвер, угрожая Фопо выстрелить, если они не исчезнут. Сбитые с толку, они действительно исчезли, но перед этим один из них бросил в спасательный мат дымовую шашку.

Самая впечатляющая траектория полета была исполнена четырехлетним ребенком, брошенным с пятого этажа отцом, пожарные мягко поймали его в свое полотнище. Другие были менее удачными. Рольф Урбан, родившийся 6.06.1914, прыгнувший со второго этажа, Ольга Зеглер, родившаяся 31.07.1881, прыгнувшая с третьего этажа, Ида Зикманн, родившаяся 23.08.1902 — с четвертого, и Бернд Люнзер, родившийся 11.03.1939, прыгнувший с крыши дома, — все они пролетели мимо страховочных сеток и разбились насмерть.

Эти бурлескные или трагические перипетии не изменили решения Сабины Краус остаться дома в ожидании возвращения сына. Наоборот, эти события произвели в ней метаморфозу, потрясшую Поля. По мере того как ситуация ухудшалась, старая дама начала выходить из состояния растерянности и, казалось, переживала новую молодость, как будто напитавшись электричеством, которым была заряжена атмосфера. Халат, тапки и волосяная сетка уступили место черной накидке, каучуковым баскеткам, а ее седые пышные волосы поддерживал изумительный маленький обруч. Ее округлый, но гибкий, лишенный признаков пола силуэт мелькал повсюду, она стремительно менялась в этой погибающей квартире, перебегала от окна к окну, устраивала валтасаровы пиры, не жалея обильных припасов, таившихся в ее шкафах.

— Это мне напоминает 45-й год, битву за Берлин, ковровые бомбардировки, вторжение красных, массовые изнасилования, — повторяла она, розовея от удовольствия. — Мне было на пятнадцать лет меньше! Вот если бы сейчас союзники взорвали стену! Была бы новая война!

Она перестала мешать тесто для пирога, ее голубые глаза витали в видениях кровавой резни.

— Знаете ли, Поль, я не создана для спокойных времен. Урс хотел, чтобы я переехала к нему в Мюнхен. Я всегда отказывалась. Здесь я чувствую запах пороха. А как восхитительны все эти четыре абсурдных сектора! Берлин — трагический город. Мне нужна его тонизирующая атмосфера. Я лимфатична. Меня нужно стегать кнутом, стегать кнутом, стегать кнутом, — повторяла она, яростно погружая пухлые пальцы в тесто.

Потом она вспомнила детство, раннюю юность.

— Я была толстой и спокойной блондинкой, беспечной и тихой. Все хвалили меня за мой хороший характер. Но на самом деле мне было скучно до смерти. Я просто лопалась от скуки. Я начала жить настоящей жизнью в 1914 году. Токи, идущие из Потсдама, резиденции Кайзера, с Вильгельмштрассе, где министерства, — заставляли меня вибрировать, давали энергию, в которой я нуждалась. Чем больше лицо моего отца омрачалось беспокойством, тем больше я ликовала. Война должна была разразиться, я опасалась, что этого вдруг не случится. И она разразилась. Я боялась, что она будет недолгой, как все вокруг предсказывали. В этом я, по крайней мере, не была разочарована. Я влюбилась в Рудольфа Крауса. Это имя вам ни о чем не говорит?