Мишель Турнье - Метеоры

Когда туристам надоедает бегать по улочкам, церквям и музеям, они усаживаются за столиками уличных кафе и рассматривают… туристов. Одно из главных занятий туристов в Венеции — разглядывание самих себя в тысячах интернациональных перевоплощений, постоянная игра — угадывание национальной принадлежности туристов. Это доказывает, что Венеция город не только зрелищный, а и зеркальный. Она отражается в своих водах, и ее дома — отражения самих себя, погруженных в воду. Она театральна по самой своей сущности и поэтому Венеция и образ Венеции являются одновременно, они неразделимы. Поистине есть отчего растеряться художникам. Как рисовать Венецию, которая сама по себе картина? Конечно, был Каналетто, но он не занимает первого места среди итальянских художников. В качестве реванша — нет в мире места, где бы в таких же количествах употреблялась фотопленка. Турист — не творец, он прирожденный потребитель. Объекты на каждом шагу, только успевай копировать. Но в основном он фотографирует самого себя — перед мостом Вздохов, на лестницах Сан-Стефано, в гондоле. Его «сувениры» на память о Венеции — это автопортреты.

Стоит свернуть с площади Сан-Марко и обойти Дворец дожей — и вот ты уже на мосту Вздохов. Он ведет прямо в мастерскую старого Мурано. Это — царство стекла. В первом этаже перед раскаленными печами мастера вертят на конце длинной трубки тестообразную беловатую массу. Когда огромная радужная капля как бы прилипает к трости, вращение останавливают. Рабочий дует в трубку, и капля превращается в лампочку, в пузырь, в шар. Это зрелище поражает воображение, потому что развивается вопреки логике вещей… Печи, тесто, варка, формование, да, это можно поначалу принять за хлебопекарню. Но в то же время ты знаешь, что это тесто из стекла, и пары, поднимающиеся от него, да и сама его консистенция явно подозрительны и несъедобны. Впрочем, все этапы рождения флакона, бутылки, бокала состоят из ряда довольно парадоксальных действий, таких как продавливание дна с помощью железного стержня, моделирование горлышка щипцами, укрепление стенок валиком и прикрепление тонкой спирали, которая становится ручкой бокала в виде шнурочка или косички.

Стекло, мучимое и униженное огнем, тростями и щипцами на первом этаже, обретает свою сущность и суверенность на втором этаже. Там оно становится холодным, твердым, хрупким, блестящим. Это его основные свойства. Но чтобы сделать стекло гибким, лоснящимся или мутным, его нужно подвергнуть ужасному насилию. В выставочных помещениях стекло расцветает во всей своей ледяной и причудливой надменности.

Сначала мы видим потолок, расцветший люстрами, фонарями и светильниками всех видов и цветов — мраморные, яшмовые, филигранные, светло-зеленые, голубовато-сапфировые, розовые, как семга, — но все они, как будто подслащенные, подкисленные, сливаются в одну большую карамель, твердую и прозрачную. Большой цветок из кристаллических медуз, мечущий на наши головы засахаренные стрекала, мерцающие стеклянные трубки органа, вокруг которого плавают связки глазурованных щупалец, зеркальные оборки, все в заиндевевших кружевах.

Но эти обширные комнаты гораздо больше своим престижем и загадочностью были обязаны обилию зеркал, умножавших их, дробивших и вновь составлявших в единое целое, вселявших безумие в пропорции. Они искривляли плоскости и делали перспективу бесконечной. Много было цветных — цвета морской волны, голубоватых или позолоченных, что делало зеркала еще более похожими на замерзшую воду. Одно из них особенно привлекло мое внимание. Скорее его рама, чем само по себе, так как эта рама, составленная из маленьких зеркал, ориентированных в разных направлениях, была непропорционально велика и доминировала над овальным зеркалом, которое окружала. Я остановился перед подобием самого себя, затерявшись в глубине его блеска, подавленный бесконечностью образности, заключенной в нем.

— Я вижу, месье Сюрен, что вы еще не уехали и что вы наконец оценили зеркала, которые так ненавидели раньше.

Это был улыбающийся, маленький, лысый и усатый человек. Его сильный итальянский акцент только подчеркивал замечательную легкость, с которой он говорил по-французски.

— Правда, пришлось отложить свой отъезд из-за погоды. Если она не слишком хороша здесь, что же делается в других местах? — ответил я осторожно.

— Могу вам доложить о какой хотите стране, месье Сюрен. В Лондоне — туман, в Берлине — дождь, в Париже — мелкая изморось, снег в Москве, в Рейкьявике уже ночь. Так что вы хорошо сделали, задержавшись в Венеции. Но если вы хотите побыть здесь еще, мой совет: не слишком вглядывайтесь в это зеркало.