Мишель Турнье - Метеоры

Поль

Когда я приземлился этим утром в аэропорту Марко Поло, дождь лил как из ведра. Отказавшись прятаться в кабину вапоретто, где толкалась космополитичная толпа, я остался на палубе. Все сорок пять минут, пока длился маршрут, я глядел на проплывающие мимо сваи, с навершиями в форме касок, обозначавших фарватер, на каждой из которых сидела чайка. Никто не приезжает в Венецию, чтобы узнать этот город, она — часть воображаемого мира любого европейца. Сюда приезжают, чтобы вспомнить уже знакомое лицо города. Эта дорога, обозначенная шестами, вбитыми в ил лагуны, была чем-то вроде дороги из белых камешков, бросаемых Мальчиком с пальчик, чтобы найти путь домой, к родителям. Для среднего западного европейца нет города более предсказуемого, предвкушаемого, чем Венеция.

Мы плыли по Большому Каналу — и каждый из нас будто возвращался в свой собственный сон и радостно приветствовал знакомые черты, предвещавшие приближение родного города. Сначала голуби взмыли в воздух все вместе, совершили круг над корабликом и исчезли, взмахнув крыльями, подобно голубю Ноева ковчега. Потом гондола прорезала пелену дождя — наша первая гондола, в длину одиннадцать метров, в ширину — полтора, черное лакированное дерево, маленький букет искусственных цветов, воткнутый, как бандерилья в загривок зверя, в щель верхней палубы, на носу ferro [12] Оружие, секира на носу гондолы (ит.). из стали, его шесть зубцов символизируют шесть кварталов Венеции. Дождь наконец прекратился. Луч солнца, как шпага, прорезал туман, в котором мы проплывали, и вонзился в белый купол, окруженный хороводом статуй церкви Санта-Мария делла Салюте. Кораблик остановился, и только тогда, повернувшись, я поприветствовал, как старую знакомую, колокольню Сан-Марко, две колонны Пьяцетты, аркады Дворца дожей…

Я отделился от толпы, теснящейся на набережной. Меня удержала тоска, я предчувствовал, что должно случиться. Я «узнал» Венецию… Это был первый ритмический удар, задавший отныне тон моей жизни. Со вторым ударом, я буду «узнан» Венецией.

Я сделал несколько нерешительных шагов по мостику. Он был не длинный. Швейцар в красном жилете приблизился ко мне и, улыбаясь, забрал мой чемодан.

— Я знал, синьор Сюрен, что вы вернетесь. В Венецию всегда возвращаются!

Я почувствовал укол в сердце, в его глазах мелькнул свет узнавания, отчуждающий меня от самого себя, блеск, подобный тому, что сверкнул в глазах Софи, ранив меня в первый раз… Он принял меня за моего брата. Хотел я того или нет, он воплотил в жизнь мою идентичность с Жаном.

В отеле «Бонвекьяти» меня приняли как блудного сына и обещали, что я опять поселюсь в той же комнате — чистой и светлой.

— Она вас преданно ждала, синьор Сюрен, — польстил консьерж.

Действительно, комната номер 47 была светлой, окно выходило на крыши, прямо над переулком Гольдони, узким, как горная расселина, смотрел ли я на нее своими глазами или глазами брата? Я взглянул на кровать — немного узковата для того, чтобы называться супружеской, как раз подходящая для близнецов. Люстра из стекла с прожилками, бело-розовая, как будто висящий под потолком торт, маленькая ванная, хрупкий секретер, мой взгляд задержался на карте Венеции, висящей на стене. Я узнал две протянутые друг к другу ладони — правая повыше левой, разделенные голубой змеей Большого Канала. Вокзал находился в основании указательного пальца правой, Санта-Мария делла Салюте на конце большого пальца левой, площадь Святого Марка у правого запястья… Если у меня было малейшее сомнение в моей миссии, ради которой я приехал в Венецию, то теперь оно исчезло: двойной ключ от этого города был преподнесен мне в день прибытия на бархатной подушечке.

Что еще делать в Венеции, если не осматривать ее? В обычном понимании мое «узнавание» Венеции как старой знакомой деградировало в простое туристическое времяпрепровождение. Будем же туристами среди туристов. Сидя на террасе остерии, медленно прихлебывая капуччино, я наблюдал стада визитеров, ведомых гидами, размахивавшими, чтобы собрать подопечных, флажками, или раскрытым зонтом, или огромным искусственным цветком, или пером для смахивания пыли. Эта толпа была оригинальна. Она не походила на ту, что летом змеится в узких улочках Мон-Сент-Мишеля — единственную, с которой я мог сравнивать, но думаю отличная и от тех, что осаждают пирамиды Гизы, или Ниагарский водопад, или Ангкорский храм. Попытаемся охарактеризовать венецианского туриста. Первый пункт: эта толпа не профанирует Венецию. Некогда самые привлекательные для туристов места были посвящены одиночеству, медитации или молитве, в таких местах величественный или заброшенный пейзаж пересекается духовной вертикалью. Поэтому космополитичная и фривольная толпа как бы аннигилирует то, ради чего она туда явилась. Ничего похожего здесь. Венеция, благодаря своему вечному гению, привлекает к себе пеструю, веселую волну иностранцев на каникулах, богатых до отвращения. Этот туристический прилив функционирует в двенадцатичасовом ритме, слишком быстро на вкус владельцев гостиниц и рестораторов, жалующихся на то, что посетители, прибывшие утром, вечером уже уезжают, не тратясь даже на лимонад и привозя с собой нехитрую снедь. Однако эта толпа совсем не портит город, в любое время года посвященный карнавалам, туристам и распродажам. Она — составная часть незабываемого спектакля, как об этом свидетельствуют два маленьких льва из красного мрамора в Соборе, на их потертые хребты взгромождались пятьдесят поколений детей со всего света. Они, эти львы — веселый и детский вариант ног статуи святого Петра, истертой миллионами поцелуев пилигримов.