Мишель Турнье - Метеоры

Результат не заставил себя ждать. Шарм Эдуарда — часто неотразимый — это обаяние мужчин слабых и бесхарактерных. Едва выйдя из отрочества, он оказался женат. Мария-Барбара разродилась вскоре после свадебного путешествия. С тех пор она не знала передышки. Послеродовый период так быстро сменялся у нее дородовым, что можно было подумать, что она беременеет от вольного ветра. Я редко видел ее, и всегда — только в шезлонге. Прекрасна, о как прекрасна! Величественна, как стихия плодородия во всем ее невозмутимом величии. Мягкое, щедрое чрево, полное плодотворного брожения соков, всегда в окружении кучи детей, как римская волчица. Словно срок созревания казался ей все же слишком долог, она родила близнецов. До чего она так может дойти?

Я продолжал изредка встречаться с Эдуардом в Париже. Поводом для встреч, не лишенных приятности, но которых по отдельности не стали бы искать ни он, ни я, — была матушка. Я видел, как усталость, затем болезнь подтачивают его великолепную натуру. Между его уныло-монотонной семейной жизнью и службой в «Звенящих камнях» и отлучками, а потом и все более продолжительными загулами в Париже, его стать скукожилась, гонор выветрился, а по-детски пухлые щеки расползлись болезненными брылями. Его жизнь делилась на бретонскую скуку и парижскую усталость, их источниками были слишком материнская Мария-Барбара и чересчур светская Флоранс, его любовница. Я узнал, что он страдает диабетом. Его плоть погрузнела, затем повисла кожно-складчатым покровом на скелете, оказавшемся слишком узким.

На самом деле, ему есть от чего стать пессимистом. Вот человек — красивый, щедрый, привлекательный, трудолюбивый, человек в полном согласии со своим временем и окружением, человек, всегда принимавший все искренне, от всего сердца: и семью, и удовольствия каждого человека, и неизменные горести общей судьбы. Его великой силой всегда была любовь. Он любил женщин, хорошую кухню, вина, блестящее общество, но так же верно — свою жену, своих детей, Звенящие Камни, и еще вернее — Бретань, Францию.

По справедливости, ему положена была жизнь по восходящей, триумфальный путь, усеянный радостями и почестями, до финального апофеоза. А вместо того он угасает, киснет, желтеет… Наверняка у него будет жалкий конец.

Тогда как я, вначале принужденный принимать людей и вещи попросту задом наперед, вечно двигающийся против направления вращения земли, построил себе мир, может, и безумный, но цельный, и что важнее — похожий на меня, точно как некоторые моллюски формируют вокруг своего тела двурогую, но точно подходящую по мерке раковину. Я больше не строю иллюзий насчет крепости и равновесия моей конструкции. Приговор мне вынесен, но не приведен в исполнение. Однако замечаю, что брат мой, съевший свой хлеб на корню еще тогда, когда я был мал, уродлив и несчастлив, должно быть, завидует теперь моему цветущему здоровью и радостному вкусу к жизни.

Это доказывает, что счастье должно включать в правильном соотношении данное и созданное. Счастье Эдуарда было ему почти полностью дано в колыбели. Это было безупречное и очень удобное готовое платье, при его стандартном росте сидевшее на нем, как перчатка. Потом с годами оно истерлось, обветшало, расползлось лохмотьями, и Эдуард бессильно и с горечью присутствует при этом крахе.

В моем случае — противоположная крайность. Все во мне умело выстроено, доля случая и везения сведена к правильной пропорции. Строение хрупко. Чуть более сильный нажим среды, и чересчур изысканная ракушка разлетится на куски. Тогда я, по крайней мере, сумею соорудить себе другую. Было бы время и силы. И главное, достало бы желания…

При возвращении в Ренн ноги неизменно сами приводят меня к колледжу «Фавор», одной стороной примыкающему к одноименному саду, разбитому в стенах бывшего аббатства бенедиктинцев Святой Мелены. Фавор! Таинственное имя, окруженное магическим ореолом, святое имя, в котором есть и золото, и скиния! Все отроческое вздрагивает и просыпается во мне при этом звуке… Но при тех обетах экстаза и преображения, которые в нем заключены, я был единственным из трех юных Сюренов, на кого снизошла в этих древних стенах благодать Святого Духа.

С болью и не без тоски представляю себе годы, проведенные в колледже каким-нибудь гетеросексуалом. Он погружен телом и душой в сексуально пресную, лишенную для него цвета и запаха человеческую среду, и какого же, должно быть, уныния полны его дни и ночи! Но, в общем-то, не есть ли это верная подготовка к тому, что уготовано ему жизнью?