Константин Семёнов - Грозненские миражи

Хватит с него и этих двоих.

А всё-таки, Кулёк — гад: пришёл, выплеснул на него все это и умыл руки. Не может он, видите ли. А он может? Почему он должен разгребать этот детский бред? Что, у него дел больше нет? Есть, и между прочим, поважнее, чем у «товарища Кулееева». Почему он?

«…Жизнь за жизнь, кровь за кровь, — прошелестело в голове, и Виктор Михеев поморщился, — пока ходим по этой земле».

Понятно — опять крайний Муха. Чёрт бы вас всех побрал с вашими «песочницами»!

И что он может? Что?! Стать для Пашки громоотводом? Так ведь так и спиться можно. Выслушивать его бредовые максималистские разглагольствования? Можно, конечно, хотя, бывает, очень хочется заехать ему в глаз. Как вчера, например, когда он вдруг заявил: «Муха, если ты ещё раз скажешь, чем покакала твоя Наташка, меня вырвет, и убирать будешь ты!» Скотина!

Или превратиться в жилетку для Ани? В которую можно плакать, не опасаясь запачкать. И запачкаться. Наверное, это тоже немало, во всяком случае, раньше он себя в такой роли не мог даже представить. А теперь запросто. Недавно даже со Светкой пришлось поспорить: приревновала, видите ли. Женщины…

И что — так и служить им источником информации друг о друге? Ведь, по большому счёту, это единственное, что их интересует.

Аню, которая сразу поднимает свои глазища и ждёт. Как будто он волшебник, как будто скажет сейчас «крибле-крабле-бумс», и всё станет так, как она хочет.

Этого дурака Тапу, который сам ни за что ничего не спросит, будет молча глушить портвейн или нести всякую хренотень про предназначение человека, но оживляется и слушает по-настоящему, только если звучит имя «Аня».

Можно и так.

Нет, неправильно это. Есть два, в общем-то, неплохих человека, один из которых его друг. Каждый из них в глубине души желает только одного, и каждому какие-то дурацкие принципы не позволяют сделать первый шаг. Глупо. Глупо и нелогично. Если все так будут себя вести, то что же будет? Что у нас тогда за будущее? Небось, у чеченов такой фигни в принципе не может быть.

Или бросить? В конце концов, не может же он отвечать за всех на свете? Даже за друзей. Не виноват же он, что друзья бывают такими баранами?

Не виноват? Разве?

Как-то вечером Витька очередной раз спустился к Пашке. Было уже тепло, они вышли на балкон и молча следили, как убирают последние бетонные плиты, загораживающие новый мост. По мосту ползла машина с вышкой: электрики развешивали гирлянды из разноцветных лампочек. Справа виднелась гостиница «Чайка», за Сунжей непривычно возвышался ещё необжитый новый Обком, по темнеющему небу плыли белёсые облака.

Помнится, он что-то сказал про Аню. Сказал, заранее приготовившись услышать очередную гадость, каких наслушался уже выше крыши.

Пашка молча зашёл в комнату, тут же вышел, держа в руках бутылку «Российского» и два стакана.

— Давай выпьем, Муха, — сказал Пашка, глядя на мост. — Давай выпьем за «Гималаи».

Виктор чуть не уронил стакан. Лучше бы его назвали муравьём. Лучше бы его ударили!

Ведь это он рассказал всё Пашке. Рассказал давно — ещё перед свадьбой. Зачем? Что у него тогда произошло в голове — короткое замыкание?

Виктор поднёс стакан и выпил горькое вино, не отрываясь.

Ночью он спал плохо. То снилась всякая гадость, то просто сами по себе открывались глаза, и он лежал, таращась в потолок, и старался не шевелиться, чтоб не потревожить Свету. Потом не выдержал, встал, осторожно протиснулся между диваном и детской кроваткой и подошёл к окну.

Машин на улице не было совсем, в домах одиноко светились редкие светлячки окон, вызывая в душе томящее чувство одиночества. Впрочем, таких окон было мало: приличную часть вида теперь перекрывала тёмная громада нового Обкома.

Подул ветер, разогнал облака, и с неба на сонный город полился холодный лунный свет. Высветил новый, ещё не открытый мост, пробежался по флагу на крыше Совета Министров и заискрился тысячами бликов по тихо журчащей Сунже.

Виктор смотрел на них как завороженный, в голове смутно бредили вялые мысли, никак не желая оформляться во что-нибудь отчётливое. Внезапно слева возникло движение, он скосил глаза и улыбнулся: по-над Сунжей, играя бликами на тонких листьях, шумел айлант.

Тогда-то он и понял, что нужно сделать.

Договориться с Аней оказалось, на удивление, легко. Похоже, она всё-таки решила, что «крибле-крабле-бумс» произнесено. Ладно, не стоит её пока разубеждать.

С Тапой оказалось сложнее.

— Что за муть, Муха? — лениво отпирался Пашка. — На фиг мне этот салют сдался? К тому же, с балкона в сто раз лучше видать.