Константин Семёнов - Грозненские миражи

— Аня, — провожая их взглядом, спросил Пашка. — Ты что, Русик же на море?

— Я забыла, — объявила Аня и истерично засмеялась. — Я забыла, Павлик! Я забыла! Забыла!

Айлант последний раз вздрогнул ветвями и снова затих, почти неотличимый в зелёных джунглях Сунжи.

— Крепкая семья — крепкое общество, — вспомнил Витька. — Ни хрена себе, сходил прогуляться!

Вслух он этого не сказал.

Михеев подписал ещё один лист, отложил ручку и снова вошёл в Интернет. Открыл блог, подвинул курсор к комментарию Lom_Ali.

«…и только вы, русские, всё поломали. Вы ломаете нас 300 лет, вы только и умеете ломать, вы смелые, когда вас сто против одного. Но ничего, хвала Всевышнему, вы погрязли в пороках, мужчины у вас пидары, а женщины шлюхи. Вы перестали рожать, и скоро мы будем на равных. Тогда и посмотрим, козёл!..»

Несмотря на кондиционированный воздух, вспотели ладони. Михеев вытер руку о тщательно отутюженные брюки, закурил сигарету и открыл телефон.

— Оля, — сказал он, когда в трубке раздался голос жены, — от Ани ничего нет?

Первый лист Павел порвал через полчаса, второй не прожил и этого.

Ничего не получалось. Совсем.

Сквер выходил тусклым, сюжета не вырисовывалось, ничего не цепляло. Это даже рисунками назвать было нельзя: так — нечто вроде плохих фотографий. Такие любой ремесленник может штамповать сотнями.

Ремесленник…. А может, он и есть ремесленник? А что, вполне нормальное объяснение — прорвало на какое-то время, выплеснуло накипевшее, и всё. Да, наверное, так и есть, надо быть объективным. С какого это бодуна он решил, что то состояние не закончится никогда? Состояние, когда душа пела без единой фальшивой нотки, и казалось, что он всемогущ. Кто это ему сказал — Аня? Так она всегда его переоценивала, всю жизнь. Нет, хватит мучить себя несбыточными надеждами — надо заканчивать. Решено.

Павел резко встал, подошёл к окну, потом так же резко вернулся к мольберту и приколол новый лист.

Накрыло внезапно. Только что в душе была пустота, и тут же, без перехода, мир взорвался калейдоскопом красок, в ушах зазвучали странные звуки — то ли ноты, то ли шорох листьев. Краски, причудливо переплетаясь, начали превращаться в образы, звуки сплетались в мелодию, в руке требовательно закололи иголки. Образы стремительно складывались в странную, смутно знакомую картинку. Как будто бы он уже видел её, давным-давно — в той жизни. Уже не видя и не слыша ничего вокруг, Павел схватил карандаш и наклонился к мольберту.

Всё так же мягко светило октябрьское солнце, так же с тихим шорохом планировали на асфальт пожелтевшие листья. Вроде бы, ничего не изменилось.

Не изменилось?

Почему же солнце кажется тусклым, листья тревожно-багровыми, а вместо шороха слышится мерзкий скрип, от которого стынет кровь? Почему?

— Аня, — наверное, в десятый раз повторил Павлик, — Анечка, ну почему ты меня не слышишь?

— Я? — возмутилась Аня.

Сверху, кружась, как бабочка, упал кленовый лист, лёг ей прямо на голову и застыл, довольный. Пашка протянул руку, но Аня нетерпеливо тряхнула головой — русые волосы резко взметнулись, и лист упал. Свалился на асфальт у скамейки и затих. «Будто крылья оторвали», — подумал Павлик.

— Я не слышу? — повторила Аня. — Это ты не слышишь! Я очень хочу в ресторан и совершенно не понимаю, почему ты против. Это ведь твой друг приглашает!

В тишине парка голос прозвучал резко, словно выстрел. Ковыряющийся у соседней скамейки малыш повернулся, посмотрел на них, улыбнулся и показал язык. Его мама, увлечённо беседующая с соседкой, ничего не заметила.

— Что слышать, Павлик? Что? — Аня понизила голос до свистящего шёпота и, подделываясь под его интонации, повторила: — «Анечка, я не хочу. Давай не пойдём». На вечер не пойдём, на танцы не пойдём! Никуда не пойдём!

— Не передёргивай! — тоскливо попросил Пашка. — И на вечер ходили, и на танцы.

— И каждый раз тебя приходится упрашивать. Почему я должна тебя упрашивать? Почему ты никуда не хочешь?

— Потому, что хочу быть с тобой, и мне никого больше не надо.

— Господи! — вздохнула Аня и недовольно встряхнула головой. — Павлик, это же детский сад! Я тоже хочу быть с тобой, мы и есть с тобой. Но невозможно же быть только вдвоём.

— Почему? — спросил Павлик, уже предчувствуя ответ.

— Потому, что невозможно строить отношения только с одним человеком. Мы не в вакууме.

— Не в вакууме, — повторил Пашка, и солнце стало ещё темнее. — А когда-то ты говорила, что тоже хочешь в чёрную дыру…